24.01.21

У моей подруги Маши завелась собака. Пришла к дому и осталась жить на крыльце. Собаке говорили «пай» - на тайском это означает «уходи», с уличными животными здесь разговаривают по-тайски (кстати, наш Ной – это тоже не тот Ной, а «маленький»). Собака сначала уходила, потом возвращалась, а потом начала на очередное «пай» радостно откликаться, решив, что ее так зовут. Так что у Маши теперь есть собака по имени Пай.

А Артем рассказывал мне о том, что когда его куда-то не брали в детских компаниях, то он все равно туда шел. То есть ему говорили – мы идем рыбачить, но тебя не берем, потому что ты такой-то. А он говорил – мне все равно туда надо, я хочу рыбачить, и шел. И ссора забывалась, потому что если мальчишки оказываются все вместе на берегу Енисея, то какая разница, вместе они пришли или нет.

А вот я принимала отказ, застывала и рефлексировала. Утешалась обиженным «ну и пусть, мне и одной кайфово». Это была неправда, кайфово не было, просто не хватало уверенности и силы, чтобы поступить по-другому. Крепенький и упрямый мальчик Артем и простая, добрая, благодарная дворняжка Пай поражают меня в самое сердце, поскольку показывают мне выход из привычного депрессивного способа жить.

Мне бы для всех нас хотелось побольше наглости и жизнелюбия.

7.02.21

Пост для коллег.

У истероидов есть особое расщепление, когда их собственные силы, права и возможности отщеплены от личности и недоступны, и в ее распоряжении остается лишь беспомощный и беспокойный ребенок. Такой ребенок должен вызывать у окружающих жалость и заботу, должен соблазнять для того, чтобы сильные представители мира поделились своими ресурсами. Истероидная личность приписывает свою силу другому, и ее развитие состоит в том, чтобы присвоить эту силу себе обратно, а не быть всю жизнь обреченным на поиск внешней защиты.

В отношениях это расщепление может существовать на уровне того, что один человек переживает себя как сильного и заботливого, а второй чувствует себя хрупким и неспособным справиться с собой. Для терапевта это расщепление означает необходимость быть безупречным – поскольку если он ошибется, то его клиент с этим не справится. В клиент-терапевтических отношениях с истероидом терапевт, поглощенный таким расщепленным полем, может не поднимать цены, соглашаться на неудобное время встреч, избегать конфронтаций, заботясь о своем чувствительном клиенте. В случае, если у него получается сделать всю взрослую работу за двоих, он переживает удовлетворение и свою ценность. В случае, если он допускает ошибки – то он мучается сильной виной за причиненный вред.

Очевидно, что такие реакции и поведение терапевта не идут на пользу клиенту, но закрепляют его инфантильный способ взаимодействия с миром. Более созидательными и здоровыми будут посылы, разоблачающие беспомощность терапевта и клиентскую ответственность. Например, терапевт не может знать чего-то, чего ему не рассказали, он может заболеть и пропустить встречу, и клиент должен хотя бы зайти в мессенджер, чтобы прочитать предупреждение, терапевт может быть источником неверной интервенции, и клиент должен помочь ему быть более точным. Истероидному человеку для исцеления важно, чтобы терапевт ошибался, как бы им обоим не хотелось обратного.

Интересно, что в таком поле терапевт рано или поздно начинает допускать несвойственные для себя ошибки. Это стоит воспринимать не как профессиональный крах, а как нечто самое здоровое, что в этих отношениях может произойти. Ответственность за такую ошибку принадлежит не только терапевту, но и здоровой части клиента, которая нуждается в возвращении себе своей силы больше, чем в сохранении зависимости от безупречного объекта. Интерпретации таких ошибок должны включать в себя видение провокаций человека, который хочет вырасти.

Потому что в норме человек хочет уметь делать все сам.

21.02.21

У детей, выросших в коммунальных квартирах или в огромных семьях, в которых вместе жили 2-3-4 поколения разных по своей адекватности и психическому статусу людей, есть много общих черт с детьми алкоголиков. И у тех, и у других нарушено чувство безопасности. Они оба не знают, что застанут по возвращению домой – кто будет в квартире? В каком они будут состоянии? Будет ли у ребенка возможность уединиться, сделать уроки, будет ли дома еда? Не придется ли потратить вечер на то, чтобы успокаивать пьяных родителей или гостей? Не нужно ли будет отбиваться от каких-то незнакомцев во время похода в туалет? Будет ли у ребенка возможность полноценного сна?

Таким детям (еще это будет справедливо для тех, кто вырос с психопатическими родителями, с родителями с психическими заболеваниями, с эмоционально неустойчивыми, депрессивными, пограничными родителями) стыдно рассказать о том, что происходит у них дома, или пригласить к себе друзей. Они чувствуют свою изоляцию от сверстников, поскольку им не с кем разделить опыт своей повседневной жизни. В то время, как более благополучные дети вместе играют, или читают, или обустраивают себе какое-нибудь гнездо из подушек на подоконнике, - те, кто живет с алкоголиками или просто с большим количеством других людей, делают уроки в подъезде, поскольку никто в школе не даст им скидку за то, что пришли шумные гости и заняли все пространство.

Когда они вырастают, им сложно перестать контролировать окружающую среду, сложно довериться и расслабиться, сложно определиться с тем, что нормально, а что нет, поскольку их образцы поведения либо болезненны, либо слишком многочисленны. У них сложности с планами и границами: либо их нет совсем, либо они жесткие, построенные максимально ригидно, чтобы скомпенсировать ужасное чувство разрушающейся, неподконтрольной реальности.

Выросших коммунальных детей интуитивно тянет в целительный для них мир монады – мир, в котором существует только то, что ты сам создал и в котором поэтому все нормально. Чем сильнее нарушена безопасность, тем важнее будет создание такого мира и власть над ним. Небезопасное детство может оттягивать построение диады или делать ее невозможной (так же, как для людей, не удовлетворенных диадными отношениями с матерью, будет трудно или невозможно двигаться в сторону триады и заводить детей в собственных взрослых семьях).

Такие потребности нужно уважать. Границы могут стать проницаемыми только со временем и только при отсутствии нападений. В зрелых и здоровых семьях дверей внутри дома не запирают, а личных дневников не прячут потому, что на них и так никто не посягнет. А еще в зрелых семьях вечером все будет хорошо, поскольку партнеру и в голову не придет пригласить незнакомцев и устроить дебош от скуки или тревоги. Никогда.

И это невероятно освобождающий опыт, при котором только и можно решиться жить с кем-то еще.

7.03.21

Внутренние дети у всех разные, потому что дети вообще все разные. Когда мы регрессируем (а это случается с разной частотой и длительностью у всех), то мы попадаем не в абстрактного Внутреннего Ребенка, а в такого ребенка, каким мы сами когда-то были.

Кто-то был пугливой и нежной девочкой, кто-то жадным, голодным, ненасыщаемым младенцем, грызущим материнскую грудь, кто-то был капризным и мстительным, кто-то сверхвнимательным к окружающим для того, чтобы их обслуживать.

Кроме того, в разные периоды своего развития мы были разными детьми – например, путь развития от параноидно-шизоидной до депрессивной позиции меняет внутренний мир ребенка очень ощутимо. Можно предположить, что основной темой взрослого регресса станет то состояние, в котором индивидуальным, конкретным ребенком были получены самые серьезные травмы.

Эта идея имеет практический смысл для управления собой в регрессе и для отношений. Разным детям нужны разные родители в том смысле, что они будут обращать к родительским фигурам разные потребности. Испуганный хочет внимания и утешения, а подозрительный – стабильности и доверия. Нежный хочет ласки, голодный – еды и других более конкретных ресурсов. Тот, кто обслуживает других, хочет, чтобы ему дали такую возможность, чтобы заметили его усилия, оценили его вклад (или чтобы все наконец научились о себе заботиться сами и оставили его в покое).

Самый простой и быстрый способ привести себя или партнера в порядок в регрессе – это быть себе или ему Достаточно Хорошим Родителем достаточное количество времени, чтобы внутренний ребенок получил свое и уступил место нашим взрослым частям обратно.

С детьми не воюют, им помогают. Если я знаю, какой именно я ребенок, то я себе эту помощь могу успешно организовать. Это обычно не очень сложно и не очень долго, если точно знаешь, что нужно делать. В регрессах мы задерживаемся тогда, когда получаем что-то неподходящее.

Например, если я в регрессе нежна и испугана, то мне нужно внимание, забота, утешение и ласка, а не вера в меня в стиле «ты справишься» и не поведение в стиле «я тогда оставлю тебя в покое и не буду трогать, чтобы ты отдохнула». Мне нужно, чтобы меня обняли, закутали в одеяло и поворковали со мной, а иначе я буду регрессировать дальше и глубже. Я могу дать это себе сама или запросить у партнера, научив его тому, как со мной обращаться, когда все мои взрослые части временно отсутствуют.

Мне кажется, что это вообще важная часть отношений – уметь быть с партнером тогда, когда он маленький, и его умение быть со мной тогда, когда маленькая я. Чем лучше мы это умеем, тем больше времени мы можем быть взрослыми. Все равно быть зрелыми и ответственными каждый момент жизни у нас не получится, так пусть в те моменты, когда мы регрессируем, у нас наконец будет хорошее детство.

29.03.21

Психические сложности или, например, высокая чувствительность ограничивают человека в том, что ему подвластно в повседневной жизни.

Кто-то может выдержать месяц работы без выходных, а кто-то нет. Кто-то может раз в пять лет менять социальное окружение, а кому-то не хватает на это сил или устойчивости. Кто-то не обращает внимания на плохие сны или трудности с бытом, кто-то легко разруливает конфликты, у кого-то действительно получается забить, не думать, прочитать полезную книжку, поехать в отпуск, вернуться в отношения, приняв ошибки другого, или уйти из отношений, если эти ошибки непростительные.

Я вижу феномен больших ресурсов более-менее здорового и эмоционально устойчивого человека как огромный внутренний сад, в котором все растет само по себе или с минимальным уходом. Ущербы минимизируются, стрессы зарастают.

На такой почве, куда стоит только палку воткнуть, и она зацветет, рождаются новые работы, новые друзья, новые возлюбленные, новый образ жизни, а потом еще один, и еще, и еще. Внутренних ресурсов достаточно для того, чтобы позволить себе роскошь не особенно заботиться о том, как именно это происходит. Границы размыты от избытка, садовника нет и не было никогда, а бурьян сам выгорает при весенних пожарах.

У людей с психическими сложностями или у высокочувствительных нет возможности жить без садовника – поскольку тогда они не смогут не только сложных вещей, но и обычных. Работать, например. Или регулярно питаться. Или засыпать ночью не спустя три часа проверок окон и дверей, а хотя бы через час.

Внутренний сад такого человека маленький: у кого-то в пару соток, а у кого-то и буквально в несколько деревьев у крыльца. И с возрастом, самонаблюдением и психотерапией этот сад не увеличивается, но становится все более ухоженным: вот здесь развелась ромашка и ее нужно выполоть, пока она не поглотила все остальные растения, вот здесь стоит кадушка для сбора воды, которая понадобится позже, а здесь растет манговое дерево, и если за ним ухаживать, подкармливать, подрезать – то раз в несколько лет оно дает плоды.

Чем ухоженнее сад, тем стабильнее человек, а чем стабильнее человек – тем больше он может и тем больше умеет. У него нет возможности запускать происходящее плохим к себе отношением, игнорированием токсичных вредителей, переработками. У него есть только три дерева, от которых он учится бережности, любви, вниманию и заботе, поскольку иначе ему не выжить.

Говорят, что дети, которым достался маленький сад, часто становятся психотерапевтами – потому что садовник может научить своему мастерству. Я не знаю, так ли это, но я вижу, какими замечательными получаются эти манго, эти яблоки или эти ягоды крыжовника у людей, которые заботятся о своем внутреннем мире. Нетоксичные, красивые и полезные.

Правда, они не для всех.

Для всех у человека с маленьким садом должны остаться заборы и калитка с глазком.

19.04.21

Боль ориентирует в ситуации.

Когда сломана рука или нога, то боль ограничивает подвижность, сообщая нам, что что-то сильно не в порядке. Это правильно и это хорошо: только слушая голос боли и слушаясь его, мы можем позаботиться о себе в достаточной для выздоровления степени.

С эмоциональной болью то же самое. После серьезных разрушений – ужасной новости, открывшейся измены, принятого решения о разводе – нам нужно время для того, чтобы сориентироваться в изменившемся мире. Боль в этом процессе - проводник и советчик, а не палач, от которого нужно скрыться в новые решения или новые отношения, уйти в гнев или апатию, погрузиться в отказ от попыток пробовать снова, в алкоголь, работу, наркотики, да мало ли способов отделиться от собственных чувств?

Боль требует – остановись и послушай, и послание боли нужно уважать.

Потому что если давать сломанной кости срастись самой, то она срастется как попало, и жизнь после этого будет только хуже. Так же как попало срастется развод, или измена, или потеря, и будут потом до конца жизни аукаться болями и воспалениями на месте разрушенного, хрупкостью плохо восстановившихся тканей, страхом, что повторится, и потому постоянным ограничением внутренней подвижности и свободы. Избегание боли лишает нас той бережности и медлительности, которая нужна для первых месяцев (или лет) жизни после того, как что-то сломалось. Живое человеческое существо уязвимо, очень уязвимо, и нам нужна опека, и для правильной опеки над собой нам необходима боль.

Так что боль нужно чувствовать – столько, сколько потребуется. А она подскажет все остальное.

23.05.21

Девочка-подросток, находящаяся в отношениях со взрослым мужчиной, критически нуждается в помощи и при этом почти не способна ее получить.

С одной стороны она, как и всякая жертва долгого насилия, ощущает щель между собой и остальным миром. Задачи, которые ей приходится решать, совершенно не похожи на задачи других людей. Ее сверстницы переживают о мальчиках и экзаменах, а она о том, что их с партнером могут поймать и наказать. Ее одноклассники проявляют первое нелепое и пугливое возбуждение, а у нее формируется опыт самого разнообразного взрослого секса.

Ее родители работают, ее учителя требуют успеваемости, ее бабушка чем-нибудь болеет в то время, как она качается на эмоциональных качелях в огромной амплитуде от эйфории до эмоциональной боли, связанных с этими разрушительными отношениями, и никто на всем белом свете не может задать ей правильные вопросы или отразить ее переживания.

С другой стороны, эта щель ощущается девочкой-подростком как преимущество. У нее есть внушенное мужчиной ощущение ее избранности, уникальности, исключительности. «Все другие девочки такие глупые, а ты особенная», говорит он ей. «Мы родные души, я всю жизнь искал и даже не надеялся встретить кого-то вроде тебя». «Ты потрясающая, я обожаю тебя, обожаю твою смелость». «Я вручил свою жизнь в твои руки, и я знаю, что ты меня не предашь». «Ты самое лучшее в моей жизни». Этим невозможно не впечатлиться, это слишком сильная аргументация для хаотичного, неуверенного в себе подростка, чьи границы личности исчезли вместе с гормональной бурей. Страшная беда таких отношений обернута в упаковочную бумагу от подарка мечты.

С третьей стороны, наличие таких сложных задач (при прежней необходимости учиться, выполнять домашнюю работу или поддерживать отношения с семьей) и постоянное почти гипнотическое воздействие партнера перегружают психику и создают внутри такую серьезную спутанность, что девочка перестает различать то, что внутри нее происходит, что хорошо и что плохо, что ей нравится и что не нравится. Она вынуждена расщепиться, идеализируя партнера и отношения и относя все плохие чувства к себе самой.

Например, если ей не нравится секс, она думает, что это она сама незрелая или чего-то не понимает, и ей необходимо это скрывать, чтобы не потерять такую ценную привязанность партнера, не расстроить и не разочаровать его. Она может выгораживать его перед своими родителями или окружением, врать, брать на себя вину, соглашаться на явно вредящие ей вещи (как Лолита соглашается на путешествие с Гумбертом, или как Ванесса в «Моей темной Ванессе» соглашается на исключение из школы, чтобы защитить своего возлюбленного учителя, или как Дженнифер в «Рассказе» соглашается на сексуальную связь со своими взрослыми друзьями, несмотря на физическую боль и на то, что каждый раз после акта ее рвет в туалете).

Со мной что-то не так, думает девочка, если она злится, напугана, если ей что-то не нравится. Она может выгораживать партнера перед его женой, друзьями, работодателем. Она может распространять для него наркотики, проводить с ним время в ущерб задачам собственной жизни, разрывать отношения с родителями. То плохое, что с ней происходит, она не в состоянии приписать партнеру из-за расщепления, и это делает ее очень плохим союзником для тех людей, которые пытаются ее спасти.

Но ей нужна помощь. Отношения девочки-подростка со взрослым мужчиной – это трагедия, за которую она заплатит своей жизненной энергией, своими границами, своей возможностью ориентироваться в происходящем и принимать верные, хорошие решения о себе самой.

Задача такой помощи – это закончить отношения и убрать расщепление. Отношения должен закончить взрослый – родитель, учитель (они вообще не должны были начаться, и эта ответственность принадлежит мужчине, что бы он там не говорил про «она сама меня соблазнила»), ребенок этого не сделает. Расщепление так же предстоит убирать взрослому, но это более тонкий навык.

Хорошим текстом для родителя будет что-то вроде такого: «Милая, я не злюсь на тебя и вообще не испытываю к тебе никаких плохих чувств, только любовь, но я злюсь на него. Я точно знаю, что происходит, поскольку в отношениях между взрослым мужчиной и девочкой-подростком всегда происходит именно это. Тебя соблазнили, и за все, что происходит между вами, отвечает он, а не ты, даже если он говорит другое. Ты хочешь совершенно нормальных вещей: любви, дружбы, чувства, что ты особенная, что ты привлекательная, что тебя выбирают, но за эти нормальные желания совершенно ненормально платить сексом. Та спутанность, которую ты ощущаешь, та растерянность, одиночество и вина, которые ты чувствуешь, не говорят о том, что с тобой что-то не так, а являются следствием насилия, которое над тобой осуществляется. Это нормально, что происходящее в постели тебе не нравится, тебе не нужно это подавлять. Это нормально, что тебе не нравится, что он женат, или что у него нет нормальной работы, или что тебе приходится пропускать школу, чтобы побыть с ним, потому что так быть и не должно. Ты хотела бы слышать только часть своих чувств, потому что они такие яркие, приятные и важные для тебя, но у тебя есть и другие чувства, есть и тьма, кроме света. Сейчас я приму решение за тебя, поскольку это моя обязанность. Давай говорить о том, что это было, обо всем, что ты испытывала, потому что это и для взрослого очень сложная задача и ты не должна пытаться разобраться одна. Я сделаю для тебя все, что смогу».

Рано или поздно, повторенное много раз, это должно помочь.

7.06.21

У человека, который испытывает сложности с границами внутри, внешнее обозначение границ может быть избыточным.

Внутренние сложности обычно касаются чувства вины и сомнения в собственной адекватности: а могу ли я так сделать? А не разрушит ли это мои отношения? А не должны ли нормальные люди соглашаться и терпеть, не являюсь ли я в этом эгоистичным, равнодушным, плохим, злым человеком? Например: если я внутри сомневаюсь в своем праве отказать родителям в помощи в посадке картошки, я говорю «Идите в ж*пу со своей картошкой», даже если эта просьба неагрессивна и вполне предполагает мягкий отказ вроде «Я очень устал, мам, и у меня свои планы, так что я не приеду».

Если я сомневаюсь в своем праве не слушать, как прошел рабочий день у мужа, я говорю «Как ты меня достал со свое работой, у меня тоже проблемы, а тут еще ты», а если не сомневаюсь, то «Я не хочу сейчас разговаривать, поговорим позже». Если сомневаюсь в том, что имею право отказаться от неприятных прикосновений, то резко сбрасываю руку другого, а если не сомневаюсь – то учу делать так, как мне хочется.

Чрезмерность в вопросах внешнего соблюдения своих границ возникает потому, что вариант поехать, выслушать, потерпеть внутри очень близок, хоть и совершенно нежеланен. В этом случае внешний источник хочется напугать и оттолкнуть, даже уничтожить, поскольку он обладает слишком большой властью. Закрытая дверь, заблокированный контакт, разорванные отношения становятся тем условием, при котором границы личности в безопасности, поскольку вокруг никого нет и на них в принципе никто не покушается.

Я при этом не утверждаю, что категоричность в обозначении своих границ всегда чрезмерна. Во-первых, иногда это совершенно необходимо (например, когда мне пишут что-то, что я воспринимаю как гадость, я блокирую навсегда и без объяснения причин). Во-вторых, такая категоричность - это необходимый этап движения от отсутствующих границ к границам гибким, результатом которого станет возможность выбирать в зависимости от контекста между РАЗНЫМИ реакциями, лежащими в диапазоне от согласия до нападения. Когда у меня в руках множество инструментов, то нет необходимости пользоваться только одним.

И в любом случае наличие пусть жестких, пусть неоправданно агрессивных границ лучше, чем полное их отсутствие.

6.07.21

Зависимость в отношениях – это когда «мне тебя надо». Этот феномен отличается от привязанности, которая про то, что «я тебя хочу»: привязанность – это желание, а зависимость – это нужда. Можно строить отношения любви без зависимости, и тогда это глубокие, но безопасные отношения, в которых не случается серьезных травм, а расставания происходят с печалью, но разумно и по договоренности.

Когда в игру вступает зависимость – то безопасность из отношений вылетает навсегда, поскольку зависимость возникает на фоне регресса. Мы как взрослые не нуждаемся в других, другие необходимы для наших детский частей. Не всякий партнер подходит для развития такой нужды (в том случае, если наши детские части условно здоровы и не проявляются в любых условиях и в любых отношения просто потому, что слишком большие и слишком громкие), а те, кто подходят, делятся на плохих и хороших.

Плохой вариант партнера, с которым мы регрессируем - это абъюзивный партнер. Насилие в отношениях вызывает регресс, в котором пропадают взрослые навыки, особенно если насилие классически возрастает постепенно. Движение от критического замечания, сделанного «из любви», до сексуального, материального и физического насилия занимает много времени, и на каждой ступеньке этого движения регресс нарастает. Взрослый человек, начинающий отношения с плохим партнером, уйдет, если его ударить, но если до этого несколько лет его окрикали, критиковали, обвиняли, запугивали и наказывали, то он встанет в угол и подумает о своем поведении, поскольку взрослого человека в его психике к тому времени не останется.

Хороший вариант партнера, с которым возможен регресс – это физически и эмоционально доступный партнер, который способен быть безопасным свидетелем нашей уязвимости, нежности и нужды и хорошей родительской фигурой при необходимости. С таким партнером становится возможно иногда становиться ребенком, который ничего не умеет, но во всем нуждается. В отличие от абъюзивного партнера, с которым регресс становится источником страданий, с хорошим партером регресс и зависимость (важно: эпизодические, а не постоянные, взаимные, а не в одну сторону) могут стать источниками глубины и счастья. Это буквально может менять жизнь, перестраивая со временем старые и токсичные нейронные связи, давая опыт безопасной привязанности со всеми вытекающими последствиями, открывая наши ресурсы для исследования мира и саморазвития, ориентируя нас в мире на основании того, что мы любимые, нужные и что нам нечего стыдиться.

Самым глубоким (и самым опасным в смысле катастрофичности потери) уровнем такой зависимости будут отношения, в которых формируются кроме прочих довербальные связи, то есть связи телесности. В довербальной связи мы нуждаемся в физическом присутствии партнера, которое само по себе успокаивает, подбадривает и насыщает. Потребность в большом количестве несексуальных прикосновений или невозможность спать, когда партнер отсутствует на другой стороне постели, говорит о наличии такого регресса: малышей нужно трогать, малыши не спят одни, это нормально. С плохим партнером такой регресс разрушает, но с хорошим – лечит.

Жизнь с отношениями взаимозависимости становится счастливее, но труднее. Счастливее – в области того, что у нас есть возможность получить вещи, которые мы сами себе никогда бы не дали (Внутренний Родитель такого не дает). Труднее – потому что такие отношения выходят далеко за рамки эмоциональной безопасности и сталкивают нас с ужасом их потери, а так же с огромной сердечной болью и скорбью, когда эта потеря происходит.

Это невероятное сокровище стоит невероятно дорого.

5.08.21

Способность испытывать чувства очень важна, но у чувствительности должна быть мера.

Если ночью долго вслушиваться в пустой дом, то обязательно услышишь что-нибудь странное. Если очень-очень внимательно наблюдать свое тело и то, что в нем происходит, заработаешь ипохондрию. Если растить вообще каждое свое чувство и каждое намерение, то от такой чрезмерной заботы о внутреннем мире в нем появится не стабильность и упорядоченность, а хаос из плохо согласованных движений , поскольку в нас бесконечно что-то происходит, и все это разное, текучее, раскачивающееся под ветром обычных повседневных событий, своих и чужих настроений, книг, снов, фантазий, лент соцсетей или случайных воспоминаний о том, что давно закончилось.

Если чувствительности мало, то ее действительно нужно усиливать: она помогает ориентироваться в мире и принимать необходимые для безопасности и счастья решения. А вот если чувствительность уже раскачана и эмоций много, и все они слышны (потому что таковы особенности нервной системы, или есть стресс, недосып, болезнь, усталость, просто передозировка впечатлениями, или вы находитесь в психотерапии, или вы сам - психотерапевт и так далее), то их нужно научиться притормаживать. Слышать не все – это такой же полезный навык, как и вообще слышать.

Притормаживание эмоций иногда может требовать специальных навыков, которые превращают аффект во вполне выносимое чувство. Техник существует множество, этому можно научиться. У КПТ, например, есть целые сборники упражнений для эмоциональной регуляции, и все это хорошо и этим нужно пользоваться.

Но до того, как чувство стало аффектом, который нужно специально регулировать, нужно ощущение меры собственной внимательности. Эта мера не означает глухоты, но означает легкость и гибкость вместо мнительности и сверхсерьёзности. Такую избирательную легкость можно описать примерно так: я слышу это чувство или желание, но я могу его не раскачивать, оставив на потом или вообще оставив, если у меня сейчас нет на него сил или если мой здравый смысл говорит, что это внутреннее движение выглядит как случайное и малозначимое.

Например, мне приснился бывший муж – ну и ладно (но вот если снится постоянно – то это другое дело и нужно обратить на это внимание). Я устала и хочу все бросить и уехать на море навсегда – так все иногда этого хотят (но если хочу сильно и регулярно, то это имеет значение). Мне тревожно, что я сегодня не хочу секса, да и вчера не хотела, и внизу живота что-то покалывает – бывает, это гормоны, это усталость, да и вообще иногда ничего не хотеть нормальнее, чем хотеть всегда (но если это продолжится еще неделю, то я об этом всерьез задумаюсь).

В нас происходят не только серьезные движения, но и рябь на воде.

26.09.21

Ранняя травма от поздней травмы отличается наличием моментов вторжения таких чувств, которые непереживаемы.

При поздней травме (такой травмой называется психотравмирующее событие, которое произошло после трехлетнего возраста) у ребенка уже есть самосознание и речь. Этого достаточно, фундамент сложен, весь мир внутреннего и внешнего ресурса лежит у его ног.

Терапия поздних травм сводится в общем к символизации (проговариванию, вербализации опыта для его осознания и проживания) и к тому, чтобы научиться этими разнообразными ресурсами пользоваться.

Это не значит, что поздний процесс - простой: это огромная, сложная и долгая работа, она занимает годы и требует большого количества поддержки, и страдающему от посттравматических симптомов взрослому предстоит освоить этот самый мир ресурса, освоить огромное количество информации, научиться большому количеству вещей, но у него уже есть инструменты. Он может говорить, он может думать, он может осознавать себя.

При ранней травме у ребенка нет ничего, и чем он младше – тем серьезнее это «ничего». Младенческие травмы в смысле проговаривания и других видов символизации непереживаемы, поскольку досознательны и довербальны. Младенцу, переживающему травму, просто плохо: физически, потому что он больной или голодный (травмы ранних госпитализаций, пренебрежения или раннего отъема от груди) и эмоционально, поскольку отрыв от матери вызывает сепарационную тревогу, которая представляет собой сочетание ужаса и отчаяния.

Поэтому у «ранних» взрослых случаются такие приступы тревоги и беспомощности, при которых разум и слова никак не помогают – просто потому, что адресованы они довербальному страдающему существу, которому нужно не это.

Если «поздний» травматик с усилиями и с поддержкой может научиться тому, как свои травматические вторжения переживать, получая от этого новый опыт и развитие (например, переживший насилие может обнаружить в себе протест и силу и через это получить возможность стать другим, более смелым и опорным человеком), то «ранний» должен научиться в этот опыт не ходить.

Развитие, которое для «позднего» возможно через трансформирующий опыт, для «раннего» возможно в отсутствие вторжений такого опыта, поскольку совсем маленький ребенок развивается не через фрустацию, а лишь тогда, когда ему сыто, тепло и безопасно.

Тревогу ранней травмы можно успокоить физическим контактом, теплом, сытостью (не обжорством, поскольку переполненный желудок тоже вызывает физическую боль) и ритмом. Последнее не очевидно, но важно: есть неврологические исследования, которые показывают связь между психическим состоянием людей, переживших серьезные ранние травмы (в книге Брюса Перри и Майи Салавиц «Мальчик, которого растили как собаку» много примеров таких травм и неврологической работы с ними) и занятием таких людей ритмикой, пением, танцами, игрой на музыкальных инструментах.

То есть: если с человеком происходит вторжение младенческих ужаса и отчаяния, ему не нужно с собой разговаривать, но ему нужно пойти поиграть на пианино или потанцевать. Эти занятия нужны не для радости, а для ритма. Покачивания тоже подойдут, и тёплое питьё, и физический контакт с близким (что не всегда возможно: приступы такой тревоги у взрослых с ранним травматическим опытом часто бывают спровоцированы именно физическим отсутствием значимого человека, расставанием или угрозой расставания). В последнем случае вполне оправдано использование противотревожных препаратов: иначе расставание даже с плохим партнёром становится невозможным, поскольку тревога непереживаема.

Внутреннего младенца, которому плохо, не нужно прорабатывать, растить или трансформировать: его нужно успокоить, чтобы он уснул. Тогда он вернет психику взрослому, который сумеет все остальное.

7.11.21

В современной психологически продвинутой среде уже понятна разница между искренностью и неискренностью, но еще непонятно, что вторая не всегда означает манипулятивных мотивов. Такие мотивы обычно ассоциируются с получением прямой выгоды, например – казаться лучше, чем ты есть, или заставлять других людей покоряться твоей воле, или совершить насилие. Таких вещей в повседневной жизни достаточно, как и голода более-менее осознанных людей до честных и ненасильственных отношений, и потому искреннее выражение чувств и мыслей становится очень важным.

Однако, есть особая неискренность, которая является формой социальной дистанции и личных границ. Такая неискренность проявляется не в виде агрессии или шантажа, а в виде вежливости и приветливости. Например, можно быть приятным человеком в незнакомой компании, можно взаимодействовать с родителями в стиле «легко-далеко», можно после трудного разговора с другом сказать ему не «пошел ты нахрен», а «да, это все очень важно, спасибо за разговор, спокойной ночи».

Это затрудняет процессы установления близости, но, во-первых, близость не является священной коровой, а во-вторых, некоторым людям быть в близости гораздо мучительнее, чем переносить свою дистанцированность. Так, например, для ранних травматиков, о которых я писала в предыдущем посте, близость является триггером травматической ситуации, в которой они испытывали тогда и будут испытывать сейчас трудно переносимые чувства. Сказать другу, что тот не прав означает для таких людей не только и не столько возможность разрешить противоречия, но выбранное своей волей нахождение в ситуации конфликта, который сопровождается сепарационной тревогой, ожиданием отвержения или насилия, скачком стресса, влияющего на повседневную жизнь. Выбор между «я скажу правду и буду чувствовать себя плохо долгое время (перестану спать, буду переедать или пить много алкоголя, не смогу сосредоточиться на работе, соматически заболею)» и «я скажу что-то нейтрально-вежливое и продолжу жить своей устроенной жизнью» вполне очевиден.

Поэтому для раннего травматика нормальна ситуация, когда количество людей, с которыми он ведет себя искренне, исчерпывается одним человеком – другом или партнером, или даже психотерапевтом. Счастье, когда этот один человек существует, и количество усилий и времени на построение таких отношений сложно переоценить. Для остальных существуют вежливо-дистанцированные социальные маски.

Кстати, статус «друга» или «партнера» совершенно не означает автоматического наличия искренности. Серапационная тревога требует наличия отношений так же сильно, как и защищает от излишнего самораскрытия. Просто это особенные отношения, в которых человек находится, но не раздевается. Партнер с низкой эмпатией может об этом не знать, тревожный может поторапливать, агрессивный или инфантильный – отвергать, наткнувшись на закрытые комнаты и не справившись со своей яростью о том, что этот человек ему не принадлежит.

А вот стабильный, зрелый, не предающий, ненасильственный, терпеливый и симпатизирующий партнер может со временем (и обычно в сочетании с личной терапией либо на самой этой личной терапии, если партнер – это психотерапевт) создать в плохом мире хотя бы одно хорошее место.

Этого вполне достаточно для победы.

5.12.21

Специалист-психотерапевт в области нарциссической травмы обнаруживает уязвимое, слабо сформированное Эго своего клиента, который вынужден заполнять пробелы своего Я наивными нарциссическими представлениями о мире и о себе, нарциссическими защитами по типу идеализации – обесценивания и какими-нибудь способами компенсировать нарциссический стыд, например – магическим мышлением.

Сам человек всех этих слов до психотерапии обычно не знает, но области своих травм может наблюдать и без владения терминологией. Он чувствует мучительное напряжение, которое возникает у него в присутствии других людей, ощущает, что он попадает в какое-то постоянно существующее соревнование, в котором он должен быть лучше всех, чтобы не стать самым худшим. Это делает для него недоступными или мало доступными те занятия, которыми люди без нарциссических травм обычно занимаются с удовольствием: ходят вместе на пикники или в походы, занимаются йогой в группе, поют в хоре или ходят в любимый ресторан, не подозревая, что кто-то из окружающих их людей в чем-то состязается.

Вообще режим сравнения себя со всеми остальными является первым, примитивным способом познания себя и в норме появляется около 3х лет, а потом развивается вместе с ребенком и становится все более глубоким и сложным. Пока мы дети, для нас естественно сравнивать себя с другими, чтобы понять, каковы же мы сами. Со временем этот процесс меняется и нас должны все больше интересовать не другие люди, а внутренние движения нашей собственной личности: а чего я хочу? Что мне нравится? Что в этом мире полезно именно для меня?

Эта способность руководствоваться собственными умозаключениями, желаниями, удовольствием или пользой и нарушена у человека с нарциссической травмой, для воспитания которого взрослые использовали слишком много сравнений. Для него присутствие рядом другого человека запускает не процесс контакта, а процесс проверки, поскольку слабое Эго путает и смешивает себя самого со своим отражением. Что думают обо мне другие, что они скажут, как они оценят меня (это важно, потому что я так и буду о себе думать)? Я толстый? Я угрюмый и тяжелый человек? Я плохо формулирую свои мысли? Я как-то неадекватно одет?

Для облегчения этих состояний популярна идея о том, что никто про нас ничего не думает, потому что все сосредоточены на себе. Это - попытка скомпенсировать стыд, а не правда. Разумеется, другие люди думают о нас и нас оценивают, просто в норме это не должно иметь такого значения. То, чего я хочу, мой собственный способ жить, мои чувства и мои решения должны быть сначала исследованы, а затем и полноценно проявлены - исцеление лежит в этом процессе, а не в попытке игнорировать процессы, происходящие в других.

Эго набирает силу тогда, когда знакомится с самим собой и позволяет силам внутри себя иметь власть над реальностью.

31.12.21

Весь год я наблюдала, как из честности рождается правда, а с ней возникают любовь и красота.

Из честности с собой появляются решения, которые подходят именно мне, и жизнь становится очень счастливой. Честность в области того, что я могу и не могу, хочу и не хочу, чувствую и не чувствую. Мне 37, и всё лишнее, интроективное, тревожное и просто чужое и неподходящее наконец отваливается, как шелуха, и остаюсь просто я внутри своей собственной жизни.

Из честности с партнёром разрушаются материнские переносы и отношения становятся очень искренними. Искренность рождает близость, близость растит настоящую любовь. Страхи, детские чаяния, обиды и претензии маленьких и голодных детей так и не будут удовлетворены, и это нормально. Когда эти требовательные дети уходят в сторону (спустя 3 года!) и засыпают, остаёмся просто мы и наша простая любовь.

Из честности в области реальности появляются границы, идентификации и компетенции. Я работаю психотерапевтом (маленькая, но принципиально важная разница с идентификацией «я - психотерапевт»). Внутренний мир мне в разы интереснее внешнего. Мне не особенно нужны социальные связи, всё, чего я хочу - это работать и проводить время с Артёмом. Мой мозг не всегда можно успокоить только мозгом, мозг успокаивается с помощью тела, дыхания и движения. Слишком много чего угодно - работы, спорта, музыки, заботы о другом, щедрости, общения, солнца, путешествий - уничтожают весь смысл. Реальность тоже простая.

Это, в общем, всё. Какой красивый, какой честный и глубокий получился год. Мне так сильно нравится. Я так бестревожно, так спокойно полна любви. Я столько всего могу. У меня такой хороший партнёр.

Надеюсь, что следующий год мы все проведём в правде. Если что-то и стоит всех потраченных усилий так это именно она.

С Новым годом!