Пост от 6.03.2023

 

 

В области изучения нарциссизма в его клинических формах и у терапевтов, и у не-терапевтов заметен следующий удивительный эффект: чем больше человек разбирается в нарциссизме, тем меньше ему интересно.

Сначала, когда человек впервые узнаёт о феномене нарциссизма (чаще всего такую информацию ищет тот, кто состоит в отношениях с нарциссической личностью и пытается понять, что же происходит), то ему интересно настолько, что это может напоминать одержимость. Это понятно - у него наконец появляются ответы на вопросы, которые мучили его годами или десятилетиями. Новая информация оказывается важной и целебной: куски реальности встают на место, становится ясно, что кому принадлежит, почему были сказаны вот такие слова и совершены вот такие поступки. Возвращается самооценка. Становится доступным гнев. Ослабевают подозрения в том, что я сумасшедший. События и диалоги просеиваются через мелкое сито новых знаний с тем, чтобы их переосмыслить, и в этом процессе важно каждое слово, и каждая интонация, и каждый взгляд - всё будет рассмотрено крайне пристально, и это нормально и полезно.

Период увлечённого исследования может длиться долго. Изучаются и анализируется тексты, смотрятся лекции, ведутся диалоги с теми, кому тоже интересно. Нарциссизм как часть внешнего мира становится видимым - он есть, например, в какой-то фразе или фотографии блоггера, в поступке нового (или старого) знакомого мужчины, в эгоцентричном выборе, который делает подруга. Отдельные удивительные факты складываются в последовательные и понятные феномены. Появляется предсказуемость. Больше нет удивления, когда мужчина, который ещё вчера боготворил, сегодня пропадает, потому что увлёкся кем-то другим. Больше нет ожидания, что нарциссичная подруга дослушает ответ на вопрос или учтёт не только свои интересы. В ответ на нарциссичный пост блоггера появляется не зависть и не стыд, а такое весёлое раздражение - господи, он серьёзно такое говорит? Неужели он сам не видит, насколько далеко от реальности он находится?

У терапевтов рост понимания нарциссизма и способности его различать сопровождается обычно попытками помочь и расширением практики для нарциссических клиентов. Искренне кажется, что на самом деле они не могут так плохо относиться к другим людям и так сильно ошибаться на свой счёт. Терапевт (кстати, это справедливо и для романтического партнёра), начинающий разбираться в нарциссизме, думает - им, наверное, просто недостаточно рассказали, или их мало долюбили, или недовыдержали? И если им всё полноценно и с эмпатией, уважительно и сочувственно, выдерживая и долюбливая, рассказать, потратив на это столько времени, сколько потребуется, им же (и с ними же) станет наконец легче?

Весь этот труд приводит к последнему важному пониманию о том, что ни время, ни усилия, ни знания, ни уважение, ни любовь в случае клинического нарциссизма просто не работают, и всё. И сколько не пытайся донести партнёру про то, как с ним больно, а больно быть не перестаёт. И подруга продолжает говорить только о себе. И блоггер продолжает публично фантазировать о собственной исключительности, даже если вы с ним живёте в соседних комнатах и вчера он снова занял у вас тысячу, потому что все его деньги - в крипте.

И вот этот особый внутренний щелчок, когда режим бешеного интереса сменяется скукой (и в какой-то степени отвращением), и можно считать точкой окончательного исцеления нарциссической жертвы. Не ярость и не гнев, не понимание, не прощение, не вина, не вера в лучшее, а истинное отсутствие интереса. На этом этапе уходит поиск новой информации, навязчивые воспоминания, меньше хочется об этом думать и говорить. В толпе нарциссы по-прежнему легко видны, но ни бежать, ни приближаться к ним уже не хочется. Хочется проводить время с другими людьми и с другими темами (кстати, для терапевтов это тоже справедливо).

И это - самое нормальное. Потому что интересно с тем, кому не интересен ты, быть и не должно.

 

 

Пост от 27.03.2023

 

 

Основную патологию в отношениях между матерью и дочерью можно описать как чрезмерную идентификацию.

В норме мать и дочь действительно очень похожи: у них часто одинаковые тела со всеми их особенностями, и мама, которая двигается по линии жизни впереди своего ребенка, может много ей рассказать и многому научить. Идентификация помогает дочери легко усвоить многие аспекты женского опыта - рост груди и месячные, беременность и роды, а так же аспекты женского угасания могут быть пройдены ей не в одиночестве, а в сопровождении мамы и её накопленных знаний. Так же идентификация может облегчать знакомство со своей особенной, женской, эмоциональной сферой, с областью отношений с мужчинами и с областью особенного женского существования в большом мире с его трудностями и вызовами. Мать, решившая свои жизненные задачи - огромный ресурс для своей дочери, которая для решения каких-то вопросов сможет просто взять материнский опыт, а не создавать каждый раз свой собственный.

Однако, в этой взаимной и желанной идентификации кроется большой соблазн. Он состоит в том, чтобы мать совсем перестала различать себя и свою дочь, перестала интересоваться её чувствами и её личностью, поскольку зачем изучать то, что и так понятно - а её дочь с этим согласилась. Мать, попавшая в эту иллюзию, может искренне воспринимать дочь как своё полное продолжение и начинает ей пользоваться: как подружкой, как человеком, на которого можно скинуть домашние обязанности или эмоциональные проблемы, как семейным психологом или даже как собственной матерью.

Тогда вместо того, чтобы учиться от своей матери, дочь начинает ей принадлежать. Это и трагедия, и повседневность - например, у большинства из нас есть такой собственный или происходящий близко от нас опыт того, что дочь вместо своих проблем со сверстниками занимается материнскими проблемами в отношениях с отцом, или когда дочь спешит домой, чтобы контролировать материнское эмоциональное состояние или количество алкоголя, которое она сегодня выпила, или когда взрослая дочь покупает первую квартиру не себе, а маме, чтобы ей наконец было хорошо. Удивительно, как при таком количестве усилий мать обычно не становится ни счастливой, ни здоровой: поскольку эти вещи могут быть созданы только изнутри, то усилия дочери оказываются напрасными и потому могут продолжаться всю жизнь.

Дочь в таких отношениях находится обычно на одном из участков цикла «подавление своих чувств - гнев - разрядка - вина - подавление своих чувств». Это происходит так: для того, чтобы обслужить мать, дочь останавливает собственные потребности. Это рождает гнев, который дочь так же сдерживает до тех пор, пока это становится невозможно и не наступает эмоциональная разрядка. После разрядки дочь стыдится своей грубости и жестокосердности (подавленный гнев в разрядке проявляется преувеличенно, и дочь чувствует себя плохим человеком - особенно если мать подтверждает этот вывод своими слезами, несчастливостью или обвинениями). Вина и стыд заставляют её снова начинать цикл обслуживания матери и подавления себя, что снова растит гнев и так далее.

Забота отличается от обслуживания тем, что не требует подавления себя. Тем же самым любовь отличается от принадлежности, а искренние и близкие отношения - от созависимости. Точка приложения дочерью своих сил должна быть направлена в это место: в создание возможности оставаться рядом с матерью тем человеком, которым она на самом деле является, а не тем, кто сейчас маме нужен. Точка приложения материнских сил должна быть направлена на построение отношений с другими людьми, с самой собой и с собственной матерью.

Потому что любой феномен - даже если это такой самый естественный на свете феномен, как связь мамы и её дочки - в чрезмерных объёмах становится токсичным.

 

 

Пост от 16.04.2023

 

 

Дело в том, что не все родители любят своих детей, и это правда.

Любовь вообще очень сложное чувство, оно требует и подходящего контекста, и достаточных внутренних навыков, и определённого поведения объекта любви. По отношению к детям родительская любовь - это и про отношения в паре, в которой появляется ребенок, и про отношения родителя с самим собой, и так же (это вторично, но всё же играет свою роль) про то, насколько это «лёгкий» или «сложный» ребенок, насколько много он забрал своим появлением и что принёс взамен.

Это темы табуированные: родитель обязан любить своего ребенка, другого от него не ожидается (такое же табу есть у ребенка в отношении своего родителя, но об этом в другой раз). Там, где есть табу, нет истинной ориентации в реальности, нет гибкости. Есть лишь подавление чувств, отличных от обязательных, а значит - появляется разница между декларируемым и проявляемым поведением. Так родитель начинает говорить «я делаю всё для тебя, потому что я тебя люблю», а на деле отыгрывает свои зависть и ненависть, свою несвободу, свою фрустрацию и другие оттенки агрессивных чувств.

Там, где есть отыгрывание агрессии, появляется насилие в своей самой трудно контролируемой форме: для того, чтобы контролировать свою агрессию, её нужно осознавать, а для этого нужно признать, что любви к ребенку во мне нет или её мало, а это табу. О табу нельзя говорить, в нарушении табу невозможно искать поддержки. Вместо ответственности за свои чувства и поиска решения здесь появляется идея о том, что за мои чувства отвечает другой. Теперь как будто это не во мне недостаточно любви, а ребенок мало её заслуживает. Если бы он не был таким тупым, если бы она больше старалась, если бы они были спокойнее, умнее, успешнее, если бы они (дети) лучше заботились обо мне и приносили бы меньше проблем - то конечно, я бы их любил(а) и не бил(а) бы.

Так насилие воспринимается как обоснованное и только усиливается. Любое насилие плохо, особенно физическое насилие, включая сексуальное. От этого дети умирают, это тоже правда: много об этом говорит Габор Мате, который исследует раннюю травму и комплексный ПТСР у зависимых от наркотиков, бездомных, у людей с ранним тяжёлым раком. Дети умирают, если их растить в насилии, если не сразу, то потом. Боль, остающаяся от насилия, такая сильная, что им приходится глушить её алкоголем или веществами. Стресс, который создаёт насилие, такой сильный, что он способствует развитию рака и аутоиммунных заболеваний - даже при здоровом образе жизни. Насилие убивает, и в жизни ребенка его хотя бы от родителя быть не должно.

Остановить или уменьшить насилие можно через осознанность. Не через любовь: если любви нет, то она вряд ли появится, это слишком сложное и многосоставное чувство (хотя эта идея так же входит в обсуждаемое табу - как будто единственным реальным выходом является полюбить нелюбимого, поскольку это же твой ребенок, и эта идея никак и никому не помогает). Осознанность - это честность с собой, которая может создать другие решения.

Родитель, который признаётся себе в своих агрессивных чувствах или в том, что он не любит своего ребенка, может отстраниться от него на дистанцию, которой достаточно для окончания насилия. Это тоже травма - травма отвержения - но от неё не умирают. Если «быть с ребенком» для родителя означает «бить ребенка», то лучше с ним не быть.

Я не могу угадать конкретики для контекста каждого родителя, но могу предположить, что решения отстранения могут касаться времени, проводимого с ребенком, задач, которые родитель ставит перед своим родительством, организации помощи от других людей и её объёма, границ финансовых вложений и личных свобод, количества и форм поддержки, которая родителю в его родительстве необходима.

Запрещать себе думать об этих вещах потому, что «таких мыслей в голове нормального человека быть не должно», означает отсутствие осознанности и рост насилия, а разрешать себе такие мысли и разговоры означает рост осознанности и повышение самоконтроля.

Конечно, отстранение не предполагает идеального исполнения родительских обязанностей, но по сравнению с насилием это лучше. Нелюбимый ребенок не будет учиться в лучших школах, не получит разностороннюю поддержку своих талантов, да и вообще с миром ему придётся разбираться в основном в одиночку. Но он будет жить, и жизнь эта будет длинная. В ней появятся и другие люди, которые будут его любить.

Он всё это сможет успеть и сам.

 

 

Пост от 23.05.2023

 

 

В коммуникациях между людьми происходит множество вещей, часть из которых коммуникации осложняют, а часть - делают их более качественными.

Качественные коммуникации - это возможность быть в лучших отношениях за счёт искренности, которая рождает близость, и за счёт приближенности их (отношений) к реальности. В отношениях с некачественными коммуникациями мы либо не приближаемся друг к другу на самом деле, поскольку не рассказываем правды, либо вообще находимся в отношениях, которых не существует, а вместо них существуют какие-то ещё.

Получается, что главный навык качественных отношений - говорить правду. Однако, и с этим всё непросто. Можно выбирать для коммуникаций только одну правду из нескольких существующих (например, из «я тебя люблю» и «я на тебя злюсь» выбирать удобную на данный момент, умалчивая о второй), можно доносить правду малопонятным образом, можно предъявлять правду так, что непонятно, как вообще потом общаться, а можно и самому не знать, в чём тут правда и как о ней коммуницировать.

Когда мы и сами этого всего не умеем, то мы и близких не можем этому научить - как, например, научили их так или иначе говорить о своих чувствах, использовать я-сообщения, оказывать поддержку, а не только критиковать, и так далее. Это, в общем, неизбежно: все мы учимся друг у друга, поэтому если меня терапевт научил прислушиваться к моим эмоциям, то я и мужа постепенно этому научу просто своим примером или так же, как учили меня. Так что учиться дальше оправдано и можно осваивать кое-что ещё.

Например, очень полезными в области правды в коммуникациях будут вот такие три навыка:

- навык отвечать именно на тот вопрос, который задали. Неочевидная для себя самого, но очень заметная при попытках выстраивать прямое общение склонность создавать видимость ответа при том, что никакого ответа на самом деле нет, встречается очень часто. Например - ты на меня злишься? Я просто устал на работе ("Да, я на тебя злюсь").

- навык отвечать на вопрос полностью. Не иметь такого навыка - значит лишать отношения возможности пройти сложные моменты конфликтов и недовольств.

Обычно неполный ответ имеет задачу снизить напряжение в коммуникации и преждевременно разрешает конфликт, который иначе мог бы стать источником для взаимного роста и новой близости. Ты на меня злишься? Я просто устал на работе ("Да, я злюсь, потому что мне мало твоей заботы обо мне, ты занята своими делами и не помогаешь мне ни в работе, ни в отдыхе, я всё должен делать сам, и поэтому когда я прихожу домой усталый и ты даже не выходишь со мной поздороваться - то я злюсь, поскольку тебе на меня всё равно")

- навык использовать прямую агрессию вместо обиды.

Обида имеет в виду виновность партнёра по общению и потому является манипулятивной, поскольку задаёт рамки общения между невиновным и виноватым, а не между равными.

"Я на тебя злюсь - Я вообще не буду тогда с тобой разговаривать!" ("А почему я должна срываться к тебе как только ты приходишь? У меня могут быть свои занятия и процессы и я не хочу их прерывать. Каждый день я чувствую напряжение, когда приближается время твоего возвращения, и это потому, что ты придёшь злой и будешь весь вечер меня игнорировать, а мне придётся крутиться вокруг тебя. Это неправильно. Давай разговаривать о том, как мы можем это изменить").

Ускользать от правды - это очень понятное желание, но в результате такое ускользание работает против нас. Правда - это хороший фундамент, полуправда - плохой. Хотя бы наш собственный маленький мир от наших усилий сможет стать чуть крепче.

 

 

Пост от 4.07.2023

 

 

Я хочу ещё раз - наверняка не в последний - вернуться к вопросу о внутренних детях и внутренних родителях, поговорить об отношениях между ними и о том, как их можно улучшить.

Внутренний ребенок - это удобная метафора для определенных эмоциональных состояний. В них мы чувствуем себя и ведем себя не как условно взрослые и самостоятельные люди, умеющие справляться с внешними задачами и внутренними процессами, а как дети. Эти детские состояния можно описать такими проявлениями:

1. Сильное ощущение зависимости, потребность в другом, который воспринимается не как отдельный человек, но как необходимая часть жизни, без которой жизнь полностью теряет смысл. Ситуативно эти чувства могут быть обращены к конкретному человеку или к тому, что такого человека не существует.

2. Интенсивные, до степени аффекта, чувства, которые трудно успокоить. Гнев или эмоциональная боль, чувство одиночества, тревога или горе, которые огромным объёмом затапливают психику и не оставляют в ней пространства для того, чтобы испытывать что-то ещё.

3. Фантазии о грандиозном контроле, которые в таких состояниях мы воспринимаем как справедливый способ быть в отношениях. Эти фантазии касаются того, что партнёр, находящийся рядом (или тот, которого мы ждём), должен немедленно и полностью удовлетворить наши потребности, более того - угадать их, не имея при этом собственных желаний или ограничений. Фрустрация в этом месте вызывает гнев или обиду, а в поведении развивается требовательность и капризность.

4. Одновременно с этими фантазиями появляется склонность к обслуживающему поведению - я сделаю для тебя всё, что ты хочешь, чтобы ты остался рядом (или появился). Главным детским способом строить отношения является остановка «неугодных» реакций и желаний и демонстрация «правильного» поведения.

Там есть ещё тысячи нюансов, но этих признаков вполне достаточно для опознания регресса. В регрессе кроме общих характеристик важно ещё то, что внутренние дети у всех разные: в зависимости от реального опыта нашего детства и особенностей нервной системы у кого-то внутренний ребенок будет агрессивным, а у кого-то печальным, у кого-то напористым и непримиримым, а у кого-то нежным и пассивным, много переживающим, но мало делающим для своего благополучия.

Ни один реальный партнёр не может удовлетворить нас тогда, когда власть над психикой переходит к внутреннему ребенку, поскольку эти состояния обращены к идеальному родителю. Партнёр может быть к этому терпим (и это одно из условий хороших отношений), но не может быть удовлетворяющим. Единственное, что мы можем сделать - это дать своему ребенку так необходимого ему родителя самостоятельно.

Идеальный внутренний родитель так же индивидуален, как и внутренний ребенок, но так же обладает общими чертами. Для родителей это любовь, терпимость, внимательность, разумное потакательство, способность объяснить границы, способность к защите, доступность и преданность. Более агрессивным детям нужны более строгие в области границ родители, которые тем не менее неизменно демонстрируют такому ребенку любовь, терпение и защиту, а более плаксивым и несчастным нужно больше нежности и окутывающей заботы, которая при этом не предполагает родительской слабости.

Так как у нас в этой области есть только мы, то навык обращения с внутренним ребенком состоит в том, чтобы почувствовать себя собственным идеальным родителем. Это в первую очередь именно эмоциональное состояние и во вторую очередь поведение или внутренний диалог. Достигается это эмоциональное состояние опытом и развитием верных установок. Опыт - это прежние переживания себя любящим, терпимым, защищающим (или опыт того, как другие люди любили нас, выносили и защищали). Установки - это набор идей о родительстве, которые либо помогают нам, либо мешают. Например, очень популярная идея о том, что ребенка можно избаловать, если слишком реагировать на его потребности - вредная. На самом деле удовлетворенная потребность всегда сменяется следующей. Повредить ребенку удовлетворением его потребностей можно лишь тогда, когда родитель недостаточно чувствителен к их изменению: например, он продолжает одевать ребенка, когда тот уже хочет делать это сам. В этих историях ребенок действительно может стать несамостоятельным и фиксированным на заботе, но лишь потому, что его потребности в самостоятельности остались не удовлетворены.

Для внутренних детей и внутренних родителей хорошее взаимодействие выглядит так. Допустим, я обнаруживаю себя в регрессе - в моём личном детском состоянии, печальном и капризном, пессимистичном и гневном, мне всё не нравится, ничего не способно меня удовлетворить, я хочу пойти в угол и плакать там от обиды на весь мир. Если я себе хороший родитель - то обнаружив это, я чувствую интерес и беспокойство в стиле «а что же это со мной случилось?» (а если я для себя так себе родитель, то я чувствую по этому поводу раздражение и начинаю себя ругать, что я такая ленивая и расклеилась и так далее). Исходя из этого искреннего интереса, я могу обнаружить, что мне не понравилось, что вчера свой законный выходной я потратила на какие-то чужие дела. Я могу испытать сожаление и потребность извиниться перед собой за эту несправедливость, а так же испытать желание по возможности исправить содеянное. Если я могу так себя почувствовать, то я смогу сказать своему внутреннему ребенку что-то вроде: ох, а ведь про отдых-то я вчера забыла, это неправильно! Сегодня будем отдыхать на полную катушку! Никаких домашних дел, никаких встреч, можешь весь день лежать и читать книжки (ну или что для вас настоящий отдых - общаться, гулять, играть в игры, вкусно кушать - нужное подставить). Потом останется только сделать задуманное.

Удовлетворив свою потребность, ребенок внутри меня отдаст бразды правления обратно взрослому и я снова начну чувствовать себя нормально и стабильно, буду лучше переносить дистанцию и верну себе гибкость и рациональность в области отношений и жизни вообще. Регулярное внимание к внутреннему ребенку позволяет позаботиться о нём профилактически, а не в стрессовом режиме, когда он начинает занимать внутри очень много пространства. Регулярная забота о себе маленьком - это внимание к тому, устал ли я, доволен ли я, накормлен ли я, здоров ли я, никто ли меня не обидел, не напугал и так далее. Если я собой в этих смыслах интересуюсь (а не только в смысле «чего я ещё не сделал» или «что со мной не так»), то тогда я себе хороший родитель и меня детскими состояниями больше не затапливает или затапливает мало.

Когда мы вырастаем - мы вырастаем не целиком, и это нормально. Хорошо, что у наших детских частей есть мы.

 

 

Пост от 9.08.2023

 

Иметь друзей не обязательно.

Уровень социальных потребностей у взрослых людей разный, и он зависит не столько от экстраверсии или интроверсии, сколько от того, как психика формирует внутренние фигуры и потребности, обращенные к этим фигурам.

В некой статистической норме в психике могут формироваться несколько объектов с разными обращенными к ним потребностями. В этом случае человек будет нуждаться в разных вещах от разных людей: от партнёра, например, он будет ждать безопасности и защиты, от друга - эмоциональной поддержки и веселья, от коллег по увлечениям - разделения опыта и информационного обмена. Люди, у которых психика устроена так, естественным образом формируют социальные связи, поскольку в их внутреннем мире есть для них место. Когда другие нужны - они появляются. В разных количествах (в зависимости от экстраверсии или интроверсии), но появляются и без особых трудностей сохраняются на протяжении длительного времени.

У других людей психика формирует потребности таким образом, что большинство их обращено только к одному внутреннему объекту и, соответственно, реализуются в только одних отношениях. Это парные люди. В таком случае мой единственный партнёр мне и брат, и друг, и мать, и кто угодно, а всё остальное я вполне способен делать сам и ни от кого в этих вещах не нуждаюсь. Это не кокетство и не социальные фобии - это то, как устроен внутренний мир.

Таким людям действительно не очень понятно, зачем нужны другие, поскольку у них просто нет соответствующего внутреннего процесса. Их социальная жизнь может быть разнообразной на этапе поиска подходящего партнёра, но потом затухает. Если они не заставляют себя строить отношения, подчиняясь социальным ожиданиям или чувству вины, то они вполне счастливы со своим партнёром и теми вещами и событиями, которые существуют у них внутри. Курт Воннегут в «Колыбели для кошки» называет такой союз «дюпрасс» (и дюпрасс, как говорит один из его героев, не могут разрушить даже дети, от такого союза родившиеся).

И, наконец, есть люди, которые в принципе формируют мало желаний к окружению, но имеют много желания пребывать с самими собой. Такое истинное одиночество при этом не означает изоляции или неумения общаться: мы все живём рядом с людьми и являемся частями самых разнообразных сообществ, мы все должны развивать социальные навыки, но умение быть адекватным партнером по общению и настоящая потребность в близких отношениях очень отличаются друг от друга. Таким людям для близости может быть достаточно старых приятелей, которые давно живут по разным странам, или вообще чата тематического сообщества. Они (как и парные люди) обычно хорошо представляют себе, что они могут дать другому, но не очень понимают, что и зачем они могли бы от других взять.

Когда позади остаются подростковый возраст и юность - в это время друзья и приятели нужны нам для самоидентификации и ориентации в мире - то мы можем обнаружить, что на самом деле нам по-настоящему нужен только один человек или вообще никто не нужен (или не обнаружить - и остаться в нормальном кругу дружб и знакомств).

Разные варианты внутренней организации социальных потребностей можно очень грубо объяснить опытом удовлетворенности или фрустрации в раннем детстве: для социальных людей мама и окружение были достаточно удовлетворяющими, чтобы психика сформировалась под этим влиянием, парным людям не хватило слияния с матерью, и потому оно всю жизнь остаётся желанным, а матери сегодняшних одиночек были угрожающими и враждебными, и потому психика развилась таким образом, чтобы решать все свои запросы самостоятельно. С множеством и множеством нюансов и перемешиваний, но грубо - так.

Это объяснение никак не помогает свою природу изменить, но вполне способно принести немного принятия, а принятие важно, поскольку только из него может родиться аутентичная жизнь.

 

Пост от 30.09.2023

 

Родители, практикующие эмоциональное насилие, растят своих детей как «добрых», «понимающих» и «не эгоистичных».

Для того, чтобы защититься или отстраниться от человека, причиняющего боль, нужны противоположные качества: агрессия, умение наглухо закрыться, равнодушие и готовность позаботиться о себе, а не о другом. Остаться рядом - значит остаться объектом насилия, уйти - значит спастись.

Родитель же, целью которого является причинение боли и разрушений, говорит в ответ на попытки своего ребенка выйти из контакта или физически удалиться от криков и оскорблений: «Куда ты пошла? Тебе всё равно, что ты с матерью делаешь? Ты всегда такая была, думаешь только о себе! Никогда не пробуешь понять, что тебе говорят, только изворачиваешься!»

В таких семьях может быть запрет на закрытые двери, потому что «девочки, которые любят своих мам, никогда не закрываются», запрет на словесную защиту «ты говоришь такие злые слова, ты такой злой, Господи, почему ты мне дал таких злых детей» и даже запрет на эмоциональную замкнутость «твоя мать плачет, а тебе всё равно».

Такие родители вынуждают своих детей всегда быть доступными с помощью убеждений их в том, что это и значит быть хорошим человеком. Такие дети вырастают с перепутанными и искаженными представлениями о том, что такое добро и что такое зло - а так же с уверенностью в том, что в этой семейной системе злыми и плохими людьми являются именно они, поскольку они недостаточно добры и терпеливы, а их родители «просто» эмоциональные, или страдают в браке, или искалечены собственными мамой и папой, и потому заслуживают жалости.

Если ребенок хочет чувствовать себя хорошим человеком - а этого хотим мы все - то ему приходится прилагать серьезные усилия для того, чтобы соответствовать сообщенной ему системе координат и он всё равно так никогда её и не достигает. Он полон ярости и отвращения, а должен излучать любовь и принятие, мудрость и стабильность. Это крайне сильно бьет по самому важному и хрупкому месту внутри - по его Самости. Он не знает, кто он, кроме того, что он плохой человек, а должен быть хорошим. Он не может дать оценку внешнему событию или другому человеку, поскольку всегда обсессивно утоплен в рефлексии «а где моя ответственность, а что я сделал не так, что в моей жизни это случилось, а как я должен себя вести как нормальный друг, брат, сестра, сын, дочь, муж, жена, коллега, руководитель, член общества» - поскольку его научили тому, что это правильно.

Но быть всегда и во всём виноватым (ну или «ответственным», что суть одно и то же, но с иллюзией саморазвития) - это не правильно, а жертвенно. В том, чтобы быть злым, равнодушным, нарциссичным, эгоистичным, холодным и отвергающим - есть не просто естественность, но необходимость. Эти качества и проявления могут быть абсолютно адекватными происходящему - как например нежелание общаться с насильственной матерью больше никогда и ни при каких условиях. Внутреннее право и валидация «плохой дочери» или «плохого сына» разблокируют половину личности, которая до сих пор была под запретом, и это истинно этичный и добрый поступок по отношению к самому себе.

И на самом деле только из такой внутренней этики и может родиться истинная доброта для других.

 

Пост от 19.11.2023

 

Хочется несколько реабилитировать людей, склонных к контролю.

Я вообще люблю контроль, хотя много где он считается насилием, а так же убийцей спонтанности, творчества и страсти. По-моему, склонность к контролю обеспечивает безопасность жизни, добросовестность в работе и предсказуемость в отношениях. Понятно, что дело в конечном счёте в балансе и в мере, но для меня перевес порядка лучше перевеса хаоса. Более того, я считаю, что контроль над другим - обязательное условие отношений, поскольку я не хочу быть в отношениях с кем-то, кого я совершенно не прогнозирую (и сама не имею потребностей в том, чтобы быть для партнёра непредсказуемой или романтически загадочной).

Кроме личных предпочтений, у меня есть ещё два аргумента в пользу контроля.

Первый касается абсурдности запрета. Стигматизировать контроль означает для склонных к нему людей не облегчение, а контроль над контролем. Такой мета-контроль приводит к чувству вины и тревоге, потому что расслабиться всё равно не получается, а значит - к росту потребности держать всё в своих руках. Это как запретить растению расти: скованное в клетку, оно не прекращает свои природные процессы, но результат получается уродливым и нежизнеспособным. Если контроль не стыдить, а использовать, то из этого вполне может получиться какая-нибудь красота типа личного успеха, слаженной функциональной семьи или крепкого и на много лет здоровья.

Второй аргумент касается самой природы потребности контролировать.

Люди, которые склонны к контролю, не пытаются навредить себе или окружающим, а хотят сделать для себя или для других что-то позитивное. Контроль - это попытка быть себе хорошей матерью, поскольку настоящая мама с этой задачей до конца не справилась и теперь это навсегда останется очень и очень важным. Чистить зубы, пить таблетки, планировать списки дел, считать количество съеденного, выпитого или выкуренного, контролировать чистоту обуви и дома, напоминать всем надеть шапки или прибить полки - это же задачи хорошей мамы, которая заботится о своём ребенке и о среде, в которой он живёт. Да, в этом есть перекосы, но жить с контролирующей мамой внутри лучше, чем жить с равнодушной, потому что с контролирующей мамой у меня вполне может быть хорошая жизнь, а вот с равнодушной вряд ли.

Чтобы жизнь была всё же хорошая, а не напряжённая и скованная, контроль должен быть прямым и ясным, с признанием собственной потребности во власти и с правом переживать фрустрацию, если другие взрослые люди или жизненные обстоятельства мне этой власти не дают. Да, я действительно хочу, чтобы всё было по-моему, поэтому сделай так, как я прошу и сделай это прямо сейчас. Прибей полку сегодня, а иначе я прибью её сама, поскольку таково моё внутреннее условие безопасности. Я буду расстроена, зла или обижена, если ты этого не сделаешь - но если я не обманываю ни тебя, ни себя в области причин, то мы оба сможем это пережить. Я смогу знать, что это моё, а не твоё, а ты сможешь меня пожалеть, что мне приходится жить вот так. Мы сможем остаться в контакте, а не в конфликте.

Баланс возникает не с помощью запретов, а с помощью понимания себя и хорошей заботы. Пытаться быть себе хорошим родителем - это не стыдно. С хорошим родителем в результате всем хорошо, даже если он пытается контролировать не только то, что нужно, но и немного больше.

В конце концов, мы должны жить не идеальную жизнь, а жизнь, подходящую именно нам.

 

Пост от 3.12.2023

 

У стыда и нелюбви к себе много лиц, и одно из них исцеляется обнаружением неправды.

Когда в среде, в которой растёт ребенок, не принято уважать его личность, то окружающие ребенка взрослые склонны вести себя с ним хуже, чем с кем бы то ни было ещё. Оскорбления, унижение личности, презрение, отвержение, игнорирование - если бы эти взрослые поступали так с другими взрослыми, то у них не было бы никаких связей, потому что так вести себя нельзя. С ребенком, однако, как будто можно, и отсюда возникают все эти «что же ты такой косорукий, увалень, ничего не соображаешь», «эгоистка, думаешь только о себе, до матери дела нет», выброс вещей из шкафа за беспорядок или многодневная молчанка.

Запоминается ребенку не повод для критики, а то, что с ним позволительно так обращаться. Ведь если мои родители вывернули мусорное ведро на пол в моей комнате - значит, моя комната и я сам именно такие, что этого заслуживают, ведь в других комнатах они так себя не ведут. Обзывательства, уничижительные оценки личности и характера, презрительные взгляды, отвержение и родительская антипатия создают у ребенка уверенность в том, что его Самость, самая его сущность не хорошая, а плохая, даже если он сам так не чувствует.

Это важный нюанс, про то, что сам ребенок может относиться к себе хорошо. Во взрослости стыд и нелюбовь к себе могут не ощущаться тогда, когда человек находится наедине с собой, и вырастать до катастрофических размеров тогда, когда он общается с другими людьми и получает от них какую-то обратную связь, отличную от грандиозной (грандиозная обратная связь на них просто никак не влияет). Это больше похоже на процесс вспоминания, чем на реакцию на новые стимулы. Это вспоминание может быть по-особенному болезненным. Пока человек один, ему с собой хорошо, ему нравится своё тело и своя работа, он обращается с собой заботливо и уважительно, но потом ему говорят что-то о нём самом - и он вспоминает: «Ведь на самом деле я ужасный, я просто забыл об этом! На самом деле я плохой человек, которого можно только презирать и отвергать! Зачем я вообще захотел отношений, мне нужно запереть себя в шкафу и никогда никому не показывать!»

Боль, которой не было в одиночестве, вспыхивает очень ощутимо. В каком-то смысле такая боль сильнее, чем постоянно присутствующая. Человек, вспомнивший, что он ужасный, действительно склонен как бы запирать себя в шкаф после неудачных социальных взаимодействий и какое-то время ненавидеть себя, пока к нему не вернётся его обычная в изоляции направленная на себя доброта. Социальный стимул, вызвавший такую вспышку, может быть как серьезным (конфликты с другими, их плохие оценки или претензии), так и вполне безобидным - например, такую динамику может спровоцировать повседневный комментарий об одежде или воспоминание старого знакомого вроде «Когда мы познакомились, ты показался мне очень замкнутым».

Большое облегчение таким людям может принести понимание того, что идея об их плохой и постыдной Самости построена не на реальности, а на ошибке. Это ошибка трактовки. На самом деле такой человек не является сейчас и никогда не был плохим, но с ним плохо себя вели окружающие его взрослые. Они могли делать так потому, что они были злыми, или нарушенными, или просто очень юными и потому жестокими в своей наивной вседозволенности и безответственности - это не так важно. Важно то, что я никогда не был плохим, но я по-детски ошибся в своей интерпретации.

«Мои родители плохо себя со мной вели, и поэтому мне кажется, что я плохой, но это неправда» - это освобождение. Тогда я возвращаюсь в свои реальные размеры, а другие люди возвращаются в свои, перестав быть мне судьями или богами, всегда правыми в своих оценках. Теперь это просто люди - рядом с которыми вполне можно удобно и даже с удовольствием жить.

Без такого стыда удобно и с удовольствием жить вообще получается намного лучше.