Мой психотерапевт - андроид

Примерно раз в неделю мне говорят: «Ты же, Настя, психотерапевт, ты должна быть нейтральна — вот почему мне с тобой безопасно и я тебе доверяю». Примерно раз в неделю человек напротив меня игнорирует факт моей человечности, запрещая мне видеть, слышать или чувствовать

Регулярно мне рассказывают, что я компьютер, в который можно ввести данные задачи и получить решения, или что я — зеркало, в котором без искажений отразится жизнь другого, или что я — инструмент, функция, набор знаний, само понятие психотерапии, истина, объективность, третья сила, не зависящая от эмоций и чувств, оценщик и судья.

Я сопротивляюсь. Несколько раз в месяц я доказываю своим клиентам (разным, а не одному и тому же), что я — не андроид.

Странная всё же у меня работа.

Понятно, что мои клиенты проделывают этот фокус не только со мной. Психотерапия в самой своей сути — это отношения, на примере которых человек может заметить и изменить свои привычные и плохо осознанные формы поведения в отношениях с миром вообще. Например, попытка записать меня в андроиды — это отражение страха взаимодействия с другими людьми, своеобразная избирательная глухота (и слепота) к тому, что воспринять трудно. С андроидами взаимодействовать просто: они полностью соответствуют человеческому представлению о них, и это взаимодействие понятно, логично, не предполагает сюрпризов. С живыми людьми строить отношения куда сложнее. Живые люди с трудом соглашаются обслуживать наши фантазии о том, какими они должны быть. Друг вопреки своим прямым обязанностям вдруг начинает обижаться или быть равнодушным, родители — стареть и становиться немощными, коллеги — претендовать на более близкие отношения, выходящие за рамки рабочих обязанностей. Хаос, не иначе!

Более того, все эти другие люди, которые чувствуют не то, что должны были чувствовать, не проявляют никакой сдержанности. Они демонстрируют свои эмоции, аффекты, идеи (читай — свою человечность) в пространстве отношений — и, хочешь не хочешь, на это приходится как-то реагировать.

А собственные реакции опасны ещё больше, чем непредсказуемость другого: в спонтанных и живых отношениях у нас намного меньше возможностей прятать от себя свои спонтанные и живые реакции. В ответ на равнодушие значимого нам человека мы можем обнаружить свою уязвимость, на просьбы другого — эгоизм и нарциссизм, на чужую боль — собственную трусость. Мы можем обнаруживать, что и нам могут причинить боль. Мы обязательно столкнёмся с тем, что наша жизнь без принятия и любви другого не может проживаться как полноценная. И мы обязательно столкнёмся с необходимостью изменений.

Зачем? Не лучше ли оставаться глухим ко всему, что не входит в наш идеальный, упорядоченный мирок фантазий о том, как должны себя вести другие?

Так появляются Идеальные Образы, совокупности понятий, с которыми человек взаимодействует вместо того, чтобы быть в настоящем контакте с другими: Мужчина (или Женщина), Мать, Учитель, Ребёнок, Директор, Врач и так далее. Больше всего таких претензий, конечно, к самым значимым: к своей семье. Ну, и к психотерапевтам.

Идеальный Мужчина (Идеальная женщина)

Требования к спутнику жизни могут быть стереотипными, а могут — индивидуальными. Стереотипы — это культура: мужчина не должен плакать, женщина не должна стремиться к карьере ну и прочая популярная чушь. Индивидуальные требования исходят из опыта жизни, из тех её областей, которые травмированы.

В травме человек диссоциирует — то есть выделяет из сознания и начинает избегать - часть собственных чувств, с которыми не может справиться. Поведение же другого человека способно эти чувства из диссоциированной области поднимать и вновь делать актуальными, поэтому нужно другому человеку такое поведение запретить под соусом «ты же мой муж (жена), ты так делать не должен». Например, сыновья матерей-истеричек могут запрещать женщине рядом с собой плакать или болеть, а дочери агрессивных отцов — запрещать своим мужьям злиться или повышать голос.

Если запрет не работает прямо — а он редко работает прямо, потому что другой взрослый человек воспринимает попытку запретить его чувства без энтузиазма (странно, да?), то в ход идёт тяжёлая артиллерия. Самое эффективное — как раз оглохнуть в отношении травмирующих чувств, начать игнорировать поведение, актуализирующее травму. И тогда рано или поздно оно прекратится. Зачем женщине плакать в отношениях, если она не получит утешения, а получит лишь равнодушие? Зачем просить о помощи в болезни, если болезнь лишь раздражает и вызывает агрессию? Эти переживания для другого человека тоже становятся травмирующими — точнее, не сами переживания, а реакция значимого человека, и включается тот же механизм диссоциации и внутреннего запрета.

И пара начинает жить так, словно у них в семье не злятся и не ссорятся. Это всегда миф: взаимные долгие отношения невозможны без конфликтов, без попыток договориться. Отсутствие ссор — указатель нефункциональных, нежизнеспособных отношений. Часто в них кто-то начинает развивать зависимости: в изменённом состоянии сознания накопленная для разрешения травмы энергия наконец находит выход, и напряжение несколько спадает. Правда, потом наступает трезвость — и всё начинается заново.

А ещё в таких семьях рождаются дети.

Идеальный Ребёнок

В отношении детей также есть культурные стереотипы (типа раннего развития или послушания), а есть индивидуальные, внутрисемейные. Например, семья может ожидать от ребёнка, что он будет творческим, или коммуникабельным, или не будет «выносить сор из избы». Часто детям запрещается агрессия, ещё чаще — неудобство, непослушание. Механизмы те же самые: от прямых запретов до игнорирования. Встретив в родной семье глухое молчание по отношению к некоторым или многим его потребностям, ребёнок довольно быстро учится и сам их не замечать: а какой смысл?

Это — родительские сценарии для того, чтобы вырастить мазохиста, человека, который будет терпеть и страдать всю жизнь просто потому, что это ему удаётся лучше всего. Нельзя хотеть красивую игрушку, потому что в семье нет денег, а материальные желания растущего человека расцениваются как признак эгоизма и бездуховности (в безденежных семьях духовность часто становится фетишем, основанием для гордости во избежание стыда). Нельзя злиться на маму. Нельзя нуждаться в других людях и испытывать симпатию к интересной и энергичной тёте или сводному брату, появившемуся после развода.

Родители травмируют детей, чтобы самим не взаимодействовать с собственными травмами. Только вот с возрастом механизмы защиты слабее, а выросшие дети требуют от своих родителей не жизни, а обслуживания теперь уже собственных фантазий.

Идеальные Родители

Мы склонны искать утешения в источнике травмы. Нам не милы люди, которые хорошо к нам относятся, если есть другой человек, который нас травмирует. Мы будем тратить большую часть сил именно на то, чтобы построить отношения с отвергающим — в попытке, наконец, разрешить старую боль и начать жить заново. Этот не эффективный, но притягательный механизм и действует в отношении родителей.

Выросшие травмированные дети обращаются к своим отцам и матерям, желая удовлетворить все те потребности, которые не были удовлетворены в детстве. Люби меня. Заботься обо мне. Купи мне квартиру и найди мне работу, ты же Мать, а я пока поживу у тебя. Не смей высказывать своё мнение о моём избраннике, не смей просить у меня защиты, я ведь твой ребёнок, это ты должна обо мне заботиться. Не смей болеть или хотя бы не рассчитывай на поддержку, у меня свои дела.

И круг замыкается: Идеальные Дети заводят Идеальных Мужей, общаются с Идеальными Родителями (или не общаются, если у тех уже не хватает сил соответствовать этим образам) и заводят своих Идеальных Детей.

А те потом приходят на приём к психотерапевтам и убеждают нас в том, что мы — андроиды.

Однако мы — живые. И так же живы наши друзья, любимые, родители и дети. Это счастье — находиться в мире живых, но это ещё и большое испытание: как жить в мире, в котором у других есть потребности, отличающиеся от моих, и чувства, с которыми я не могу совладать? Как рядом с потребностями другого сохранить право на свои желания? Как выдержать всё то, что несёт в себе живое бытие — и хорошее, и плохое?

Это непросто. Но оправдано, потому что награда за этот риск — сама жизнь. 

(опубликовано в журнале Izhavia в 2015 году)