Сегодня у нас тема зрелой любви.

Лекция, которая будет касаться отношений между двумя взрослыми людьми. Мы рассмотрим любовь и отношения между двумя взрослыми с психоаналитической точки зрения.

Что это значит? Мы будем использовать психоаналитическую теорию по материалам Отто Кернберга. У Кернберга есть прекрасная книга «Отношения любви. Норма и патология». Если вы читаете психоаналитическую литературу, если у вас есть желание, время, силы и накоплен достаточный психоаналитический словарь – вы можете к ней обратиться: она совершенно прекрасна.

Кернберг, по которому полгода назад я читала лекцию об агрессии, занимается не только агрессией, патологическим нарциссизмом, но и любовью и сексом тоже, что для психоаналитика с одной стороны не удивительно, а с другой – удивительно, потому что про любовь.

Что ещё означает то, что лекция построена на психоаналитическом материале?

Я подозреваю, что когда я буду рассказывать то, что собираюсь рассказать, у вас могут возникать совершенно закономерные вопросы о том, что же с этим делать. И здесь самым правильным ответом будет то, что если этот материал психоаналитический, то и выходы из тех состояний, которые буду описывать, Кернберг и психоанализ предлагает приобретать в психоанализе. Я бы расширила это до психотерапии в целом – к ней мы и будем всё это прикладывать, в ней мы и будем потом получать развитие.

И ещё то, что касается психоанализа. Это характерно лишь для психоанализа, в отличие от остальных техник. В остальных психотерапевтических техниках мы привыкли много внимания уделять коммуникациям между людьми, составляющими пары – психоанализ же нам говорит, что есть такие процессы и такие состояния, в которых коммуникации между парой не особенно помогают, а иногда даже вредят. Если мы находимся в отношениях, в которых актуализированы наши бессознательные конфликты, то пока мы их не осознаем (в ходе самоанализа, психоанализа, каких-то форм психотерапии), то коммуникация с партнёром не будет выходить за пределы той патологии, в которой мы с вами оказались, - а значит будет бесполезна или вредна (так как может служить некому выплеску излишка агрессии – что само по себе не плохо – но в целом без углублённого аутентичного исследования такие коммуникации будут двигаться по одним и тем же патологическим сценариям.

С другой стороны у разных людей есть разные способности к обсуждению таких вещей в коммуникациях. С кем-то это возможно, и с кем-то исцеление в отношениях с помощью коммуникаций (вербальных и невербальных) возможно: мы развиваемся в паре, получаем эмоциональный рост – но это не всегда так, и есть вещи, где лучше говорить о том, что происходит в паре с психоаналитиком или психотерапевтом, а не со своим партнёром. Это такое особенное для психоанализа знание.

 

В каком ключе мы будем говорить о любви, если это психоаналитическая информация?

Мы безусловно будем говорить о любви как о психическом процессе. А если рассматривать любовь с точки зрения психики и психического процесса, то надо вспоминать, как вообще устроена психика и какие выводы можно из этого сделать.

Например. Вспомните лекцию об агрессии. Наша психика вся формируется между двумя силами. Когда мы рождаемся, у нас есть примитивная либидинальная сила (любовь) и есть примитивная агрессивная сила. И в противостоянии этих двух сил формируется вся остальная сложнейшая интереснейшая психика живого человеческого существа. И так, как мы этот процесс проходим (никуда он не девается, когда мы становимся взрослыми: мы представляем собой одновременно всё наше прошлое и всё наше настоящее), это будет иметь три последствия.

Во-первых, мы будем говорить о любви, которая неразделима с сексуальными чувствами. Во-вторых, мы будем говорить о любви, которая неразделима с агрессией. В-третьих, мы будем говорить о том, что личная психическая патология, которую мы получаем в процессе своей жизни, однозначно окажет влияние на жизнь пары, поскольку любовь между двумя взрослыми есть переплетение этих двух психик и создание чего-то третьего. Вот на этих трёх теоремах мы будем основываться.

 

С чего начинается любовь.

 

Как вы думаете, какое самое первое, самое примитивное переживание лежит в основе всего остального, что потом разовьётся в зрелую любовь? Какое переживание у младенца вы назвали бы самым близким к любви?

Самое первое, самое примитивное чувство, которое доступно младенцу и которое нам с вами продолжает быть доступно – это кожное удовольствие, удовольствие тела. Это самая примитивная форма удовольствия от другого человека (в данном случае – от матери). Мать младенца ласкает, кормит, мать знакомит младенца с его телом с помощью прикосновений с теми зонами, которые ему приятны или неприятны. В этом же процессе она проективно знакомит его со своим материнским телом (потому что если младенцу приятно, когда его гладят, очевидно, что и его матери будет приятно, когда её будут гладить).

И здесь при достаточной кожной стимуляции формируется следующий, более сложный феномен, который называется генитальным возбуждением. Логично, что если ласкать тело, то на нём выделяются зоны, где ласка более приятна или менее приятна. Те зоны, где приятнее, формируют генитальное возбуждение. И здесь у нас возникает первая проблема. В тот момент, когда кожное удовольствие развивается в генитальное возбуждение, младенцы разного пола сталкиваются с разными трудностями.

Вернее у мальчиков в этом месте проблем не возникает, а у девочек – возникают. Почему? Потому что у мамы мальчика-младенца не возникает проблем с его гениталями. Они разного пола, и как-то культурно и традиционно восхищение мужскими младенческими гениталиями привычное, законное (это нормально, это весело, когда у мальчика торчит писька). И мама по этому поводу испытывает приятные чувства: у неё не возникает проблем с тем, чтобы это трогать, с тем, чтобы не отстраняться от его гениталий.

А вот у девочек гениталии приватные. Во-первых, они располагаются не на поверхности, во-вторых гетеросексуальная мама чувствует естественный запрет на то, чтобы мдаденца девочку ласкать так же, как младенца мальчика. Даже когда я это сейчас говорю и вы, возможно, себе это представляете, то чувствуете что-то такое интуитивно-отвратительное. Никто не раздвигает младенцам-девочкам ноги и не говорит: «Вот какую ты отрастила себе вагину!», а вот мальчику-младенцу сказать: «Вот какой ты отрастил себе пенис!» - совершенно нормально. И поэтому у девочек возникают трудности с тем, чтобы знакомиться со своими гениталиями. У них процесс роста будет осложнён в области признания и принятия того, что у нас есть гениталии, они нам приносят большое удовольствие, и это будет задачей нашего девичьего развития – совместить на поздних этапах ту нежность и преданность - которую девочки развивают легче, чем мальчики - с плотской природной генитальностью, поскольку мы в самом раннем детстве сталкиваемся с материнской сдержанностью в области наших гениталий.

У мальчика будут возникать проблемы с тем, чтобы к своим гениталиям присоединить нежность, преданность, постоянство в отношениях, великодушие в отношениях. А у девочек вот это раннее материнское отвращение и ранняя материнская сжатость приводит к тому, что им приходится потом решать эту проблему как-то по-другому (и уже чаще с помощью партнёров, которые знакомят нас с тем, что у нас есть гениталии и это прекрасно).

Так или иначе, этот этап не последний.

 

Генитальное возбуждение переходит к эротическому желанию. Возбудиться генитально – ещё не значит желать секса. А вот эротическое желание – нечто большее, чем генитальное возбуждение. Для того, чтобы генитальное возбуждение переросло в эротическое желание, нам нужны фантазии. То есть к механистическому процессу кожного удовольствия и генитального возбуждения мы добавляем ещё какой-то психический материал, который становится эротическим желанием. Этот материал, эти фантазии у каждого свои (хотя можно сказать и то, что мы все фантазируем об одном и том же, поскольку фантазии строятся на одном и том же). Если вы сейчас про себя попробуете свои любимые желания и фантазии, которыми вы дополняете ваш сексуальный опыт, который вы подключаете к вашему сексуальному опыту (опять же, у девочек это работает проще: так как у нас с самим генитальным возбуждением могут быть проблемы, то мы пользуемся фантазиями много и часто).

Фантазии – это вытесненный (опять же, в раннем возрасте) либо агрессивный материал, либо либидинальный материал. То есть это те области любви и агрессии, которые табуированы, социально запрещены (мы их вытесняем), но потом именно из этого материала мы берём фантазии для того, чтобы развивать обычное генитальное возбуждение в эротическое желание. Вытесненные аспекты любви и агрессии можно назвать перверсиями. Перверсия – это, в общем-то, извращение. Обычно в наших фантазиях присутствует именно первертный материал: мы фантазируем о том, чего в обычной жизни не делаем, или чего в обычной жизни люди вообще не делают, потому что это незаконно или как-нибудь ещё. Фантазии агрессивные, садомазохистские – когда мы фантазируем себя либо подчиняющимися чужой агрессии, либо проявляющими агрессию; когда мы фантазируем себя в каких-то инцестных историях (на этом построен весь хентай: на зрелом мужчине и маленькой девочке). Без фантазии, без первертного материала секс остаётся механистическим: туда не добавляется ничего психического, и секс остаётся на уровне механической техники. Но и это ещё не всё.

 

Зрелая любовь – это когда вот это вот всё [Анастасия показывает на доску, где схематично изображен конспект сегодняшней лекции]: генитальное возбуждение, способность к кожному удовольствию (тут, кстати, не имеет значения, тактильный вы человек или нет), эротическое желание, первертные фантазии – соединяется внутри нас, а затем ещё соединяется с объектом. Когда всё это соединяется с каким-то другим человеком, из этого получается зрелая пара, которая в своих отношениях может и умеет очень многое. Что именно?

 

Для того, чтобы соединить всё это с живым объектом, нам нужно несколько способностей:

- нормальная способность к слиянию

- нормальная способность к идентификации

- нормальная способность к идеализации

- нормальное супер-эго

- нормальная амбивалентность

Для того, чтобы соединять весь наш кожно-генитальный перверсивный сексуальный материал с конкретным объектом и находится с ним в удовлетворяющих отношениях, нам нужен достаточно высокий уровень развития собственной психики. На хорошем уровне развития психики мы умеем выходить за пределы собственных границ и сливаться с другим в нормальном непатологичном (не фиксированном, не регидном) варианте; можем нормально идентифицироваться с другим человеком, не ощущая себя одиноким, а как бы присоединяясь к процессам, которые он сейчас проживает  (в сексе, например, это очень важно: идентификация с сексуальным возбуждением партнёра, с удовольствием партнёра, с оргазмом партнёра).

Нормальная идеализация, которая работает с нашей примитивной агрессией, позволяет нам воспринимать других людей не как враждебных, а как хороших. Это предполагает и умение воспринимать себя как хорошего.

Нормальное супер-эго – это вопрос моральных запретов. Зрелое супер-эго – это совесть (она достаточно контекстная и гибкая, и может формироваться заново под новую пару), а ригидное супер-эго – это общественные запреты и табу. Нормальное супер-эго предполагает возможность к преодолению этих запретов и табу.

И нормальная амбивалентность – чуть ли не самое важное. Это то, что имеет отношение к сочетанию любви и агрессии. Нормальная амбивалентность предполагает, что мы можем один и тот же объект любить и ненавидеть, и это нормально. И мы способны к нормальной прерывистости: когда какой-то период времени мы слиты, потом расходимся (потому что агрессия подкопилась). Агрессия есть всегда, как и либидо есть всегда. Если мы всё время в слиянии, не замечая агрессии, то агрессии копится слишком много и она может угрожать отношениям. Поэтому нормальная прерывность (мы вместе – мы раздельно) тоже нам очень понадобится для того, чтобы вступать в отношения с другими человеческими существами.

 

- - - - - - -

 

Вопрос из чата: «Инцестные фантазии имеют здоровую природу или являются результатом какой-то детской травмы?»

 

По большому счёту для материала, о котором мы сегодня разговариваем, это не имеет значения. Они могут быть результатами травмы, могут быть просто сами по себе. Все мы травмируемся, например, в эдиповом возрасте, когда обращаем внимание на разнополость наших родителей (травма в том, что родитель противоположного пола нам недоступен, потому что уже занят). В каком-то смысле это травма, и фантазии об этом могут приносить нам потом много удовольствия.

 

Вопрос из чата: «Если взрослая женщина хочет грубого секса – это о чём говорит?»

 

Это про много радости, я полагаю. Посмотрите: в вопросе перверсий и сексуальных фантазий – это же не только на уровне фантазий остаётся. Нормальное супер-эго, которое способно подвинуться, даёт нам возможность внутри закрытых взрослых отношений (в которых есть только я и другой человек) удовлетворять свои перверсии в той форме, которая будет приемлемой для вашего партнёра. Вы можете удовлетворять какие-то инцестные фантазии внутри вашей зрелой пары: никому от этого плохо не становится – от этого всем только хорошо. Поэтому хотеть грубого секса абсолютно нормально, если у вас есть эти фантазии и в вашей паре каким-то образом им находится место.

 

Вопрос из чата: «Если у одного из партнёров недостаточно быстрый переход из одной фазы в другую – может ли это привести к недостаточной удовлетворённости и близости?»

 

Конечно может. Мы сейчас с вами пойдём в то, чтобы рассмотреть четыре основных вида патологий, которые встречаются во взрослой паре.

 

Вопрос из чата: «Как определить, что уровень слияния нормальный?»

 

Если он способен прерываться и возвращаться, прерываться и возвращаться.

 

Вопрос из чата: «Фиксация на мастурбации – это ненахождение объекта?»

 

В общем-то, да. Фиксация на мастурбации – это про то, что я не хочу или не способен делать всю эту работу [Анастасия показывает на доску], где-то я здесь просаживаюсь – и поэтому я всё своё кожно-сексуально-генитальное с объектом не объединяю и остаюсь в одиночестве, а не в объектных отношениях.

Допустим, отношения существуют, а человек остаётся фиксирован на мастурбации – скорее всего это означает, что у него есть трудности с тем, чтобы выйти за пределы своих границ, слиться с партнёром, пережить недоступность партнёра (в том смысле, что партнёр недоступен для вечного слияния), собственное одиночество, испытать по этому поводу чувства, прожить их и продолжить в этом нуждаться. Это сложнейший психический процесс.

Кстати, если вот это всё (о чём мы говорили раньше) возможно, то для нас становятся доступны две основные характеристики зрелых отношений: нежность и страсть. Нежность – это как раз умение выносить амбивалентные чувства к партнёру (сочетание любви и агрессии с преобладанием любви), а страсть – особое чувство, которое возникает, когда мы осознаём, что наш партнёр (с которым мы живём, растим детей, с которым ходим в одно отхожее место) так нам никогда и недоступен, никогда до конца не понятен, никогда до конца нам не принадлежит, но при этом очень нужен. Это амбивалентное сочетание нужды и недоступности создаёт силу влечения, когда я хочу тебя всё время, поскольку ты всё время остаёшься недоступным. Исходя из этого, страсть – это не характеристика первых нескольких лет отношений. Принято говорить, что страсть живёт три года – нет, это неправда, если всё это делается [Анастасия показывает на доску, где написано Нежность и Страсть], если партнёры получают своё развитие или уже его получили, являются достаточно зрелыми, - то страсть это характеристика вечная, постоянная, и возможно где-то в чём-то даже и углубляющаяся.

 

Вопрос из чата: «Способен ли нарцисс или социопат на зрелую любовь?»  

 

Нет, конечно. Одна из существенных патологий (по Кернбергу), которая приводит к неспособности к зрелой любви – это нарциссизм, фиксация на нарциссических конфликтах. Потому что если вспоминать предыдущие надписи на доске (конспект начала лекции), для нарцисса ничего из этого недоступно. И прогнозы на терапию нарциссических расстройств всегда были достаточно сдержанными и до сих пор остаются достаточно сдержанными. Другое дело, если мы говорим о нарциссических чертах: когда есть какие-то провалы, какая-то фиксация – её вполне можно в терапии прорабатывать.

 

Вопрос из чата: «Чем грозит открытое отвращение и презрение матери по отношению к младенцу?»

 

Очень много вариантов про то, какой у него ещё контекст: есть ли у него другие взрослые, которые его не отвергают; какой у него личный темперамент; может ли он где-то ещё получить ласку и нежность. Но в целом это, конечно, серьёзная патология. Это говорит о прогнозе с достаточно высокой степенью вероятности серьёзной будущей патологии в отношениях и любви.

 

Вопрос из чата: «Как на счёт резкой смены агрессии на страсть? Например, когда в паре мирятся сексом»

 

Если таково их общее решение и если таким образом в паре агрессия существует и примиряется и с любовью находит своё взаимодействие – не вижу в этом ничего плохого.

 

Вопрос из чата: «Педофилия – это про что?»

 

Если вы имеете в виду педофилию как внешнее поведение, то это уголовное преступление. А если вы имеете в виду фантазию, то это та же самая первертная, инцестная или садомазохистическая фантазия.

 

Вопрос из чата: «Что, если партнёр не принимает своё «люблю» и «ненавижу» и считает, что такие отношения нужно заканчивать (если в них присутствует хоть малейшая агрессия)?»

 

Это однозначно указывает на незрелость.

 

- - - - - - -

 

Переходим к вопросу патологий.

 

Патология развития.

 

Психоаналитики считают, что у мужчин и у женщин могут возникать разные между полами, но общие для одного пола патологии, которые связаны с развитием. Расскажу про одного мальчика.

У мальчиков нет вопросов с кожным удовольствием, но у них возникают проблемы, если их мама недостаточно соединена со своим мужем, то есть с их отцом. И если мама не выбирает папу как своего партнёра (тут мы уже говорим не о младенчестве, а об эдиповом возрасте – примерно с трёх до шести с половиной лет), а остаётся со своим ребёнком, со своим сыном, который приносит ей удовольствие, выбирает с ним общаться, возможно даже вступает с ним в какие-то сговоры («Папа у нас сегодня злой – давай мы с тобой в комнате посидим» или «Я буду сегодня с тобой спать»). Тогда у мальчика не происходит очень важная для него вещь. Мальчик для того, чтобы развиваться в мужчину, должен с папой идентифицироваться, потому что папа – это образец мужчины. Невозможно пройти путь мужского роста и развития, не имея мужского примера и не имея возможности с ним идентифицироваться внутри себя самого, все эти чувства и качества прожить и в конце концов достигнуть своего уровня развития.

В чём заключается нормальное мужское развитие?

Когда мальчик в норме обнаруживает, что его отец маме интереснее, чем он сам, то он из своей ревности и зависти к тому, что происходит, пытается стать таким же, как отец. То, что он видит в начале – это отцовская агрессивность, которая маленькому мальчику либо несвойственна либо остаётся ему непонятна. И вот эта идентификация с садистическим, агрессивным, доминирующим, контролирующим образом отца создаёт необходимую ступеньку развития, после которой для этого мальчика будет возможно перейти на следующую ступень развития и стать великодушным мужчиной. Логика развития мальчика к мужчине ведёт к великодушию, к терпимости, которую он может проявлять, к защите, к заботе, к нежности.

Это же самое, кстати, потребуется от мужчины во взрослых отношениях с женщиной: он должен иметь способность быть для своей возлюбленной великодушным отцом – это нормально, это хорошо, это то, чего женщины ищут в отношениях. Но этот путь к великодушию лежит через познание собственной агрессивности. Великодушен не тот, кто лишён агрессии, а тот, кто научился с ней справляться.

А если мама папу не выбирает, то тогда у этого мальчика формируется такая фантазия, что он уже – такой, какой он есть – его достаточно для того, чтобы женщина была удовлетворена (потому что его мама так себя ведёт, даёт такую обратную связь). И у него развивается такая нарциссическая фантазия о том, что его маленького пениса достаточно, что ему не нужно растить свой пенис, что он представляет собой то же самое, что и мощный пенис его отца, что между ними нет никакой разницы – значит, он может оставаться таким, какой он есть, не познавая свою враждебность и не становясь в результате великодушным.

Мужчина, который не познал свою агрессию (не познал – не значит «не имеет агрессии»), не научился с ней как-то обращаться внутри себя – остаётся инфантильным, бунтующим, протестующим, часто женственным (это логично, ведь идентификации с мужским образом нет и мальчик остаётся фиксированным внутри отношений с матерью, а значит он познаёт женские формы поведения, женские формы реакций).

А что делает маленький мальчик со своей враждебностью? Он обладает агрессией и он не способен признать авторство своей агрессии (потому что ещё для этого маленький). Чтобы признать авторство своей агрессии, ему нужна мужская фигура. И поэтому мальчик будет проецировать эту враждебность внутри тех отношений, в которых находится. Он будет проецировать её на мать и считать её враждебной. Так как материнский объект становится наделённым не только собственной агрессией, которая тоже есть, но и добавленной агрессией (спроецированной враждебностью) – он никак не становится амбивалентным, нормальным. Слишком агрессивная мама остаётся расщеплённой. Эти отношения остаются отношениями как бы с двумя мамами одновременно: как будто есть идеальная мама, лишённая агрессии (и спроецированной враждебности мальчика), и есть враждебная и разрушительная мама – и вот этот конфликт, вот эта патология развития самая частая у мужчин в отношениях. Речь о восприятии женщины как враждебной фигуры, при этом требование от неё какого-то идеального материнства (чтобы женщина обслужила его фантазию о том, что она идеальная мать). Вот эта требовательность «будь мне идеальной матерью» и одновременно продолжающаяся проекция своей враждебности делает мужчину расщеплённым. Не амбивалентным в том, что «ты иногда меня бесишь, но я тебя люблю, я великодушен», а капризным, агрессивным (при этом он не очень понимает, что сам тоже агрессивен – он думает, что это женщина агрессивна).

Например, буквально на прошлой неделе мне рассказали об этом пару историй.

Девушка приходит к своему парню и рассказывает ему что-то про интервью Джоан Роулинг, которое она посмотрела. На что он ей говорит: «Ты постоянно смотришь каких-то тупых засранцев», высказывается как-то очень враждебно про Роулинг, про её интервью и про англичан в целом. «И зачем ты вообще это смотришь? Они все тупые, и ты тоже тупая». Она спрашивает: «Почему ты на меня орёшь?», а он ей говорит: «Это ты мне приносишь всякую херню, это ты постоянно меня заводишь, это ты виновата». Это простой повседневный пример спроецированной враждебности.

Второй пример по-своему гениален в области бессознательного.

Есть замужняя женщина. Её муж постоянно уезжает в длительные командировки. Он уезжает то на полгода, то на год, на длительное время. У них растёт сын, и она спрашивает мужа о том, сколько денег в следующем месяце он готов послать ей на нужды сына. Она сама нормально зарабатывает, но всё же нормально, когда взрослые делят ответственность за общего ребёнка. На её вопрос муж не отвечает ей текстом, но присылает кусочек youtube-ролика, на котором кусочек фильма «Остров сокровищ» про мальчика Бобби (там есть песенка «С рождения Бобби пай-мальчиком был, любил Бобби хобби, он деньги любил, любил и копил»). В общем, эта песенка про жадного мальчика, у которого всё в конце концов закончилось очень плохо. Она спрашивает мужа, что значит этот ролик, на что он отвечает: «Ты же любишь советские фильмы, и я послал тебе кусочек, чтобы её порадовать этим роликом». Она в ответ вскипает и говорит: «Ты совсем с ума сошёл?», - на что он говорит: «Ты всегда враждебна. Что бы я для тебя ни делал, ведёшь себя очень агрессивно. Как вообще с тобой разговаривать? О каких договорённостях может идти речь? Ты всё время говоришь, что мы должны договариваться и делить ответственность, а сама просто всегда агрессивная и неадекватная. Я просто хотел тебя порадовать».

Здесь, конечно, разные прогнозы. В последнем примере прогноз довольно плохой, потому что разговаривать об этом как раз невозможно, коммуникация не помогает, в психотерапию мужчина не пойдёт.

В подобных случаях есть варианты, когда внутри ссоры мужчина ведёт себя вот так, но вне ссоры о конфликте можно разговаривать достаточно продуктивно: «Слушай, было то и то и то. И это было с твоей стороны высокомерно, это меня обидело». Или «Ты ведёшь себя гневно, и это меня пугает».

Например, вот эта история, когда парень и девушка встречаются после работы и она ему говорит: «А чего ты такой злой?». Он говорит: «Я нормальный был, пока ты меня не спросила! Почему ты мне всё время говоришь, что я злой? На себя посмотри!». Но потом, когда он успокаивается, с ним можно об этом конфликте разговаривать: «Смотри, по-моему, я не была агрессивной, когда это спросила, а твоя реакция (грубые слова, повышенный тон) была агрессивной. Скажи, как это внутри тебя происходит и как с тобой об этом разговаривать?». Он даже может рассказать про то, что внутри ссоры он знает, что он делает, но вот в тот конкретный момент у него ещё не получается остановиться: ещё нужно проиграть это инфантильное детское про враждебную маму («Ты плохая мама, ты меня раздражаешь!», «Это всё из-за тебя»). И вот эти коммуникации – как раз пример возможных коммуникаций, которые могут приносить в пару много нового и способствовать развитию обоих партнёров.

 

Основная патология мальчиков, которая имеет отношение ко взрослым отношениям в паре, это патология неприсвоенной враждебности, мужской незрелости: когда мужчина остаётся враждебным и проецирует эту враждебность и ищет идеальную маму, оставаясь фиксированным на истории, когда есть он и мама, и между ними происходят какие-то конфликты.

 

Патология девочек касается мазохизма. Смотрите. Если у нас есть сложности с тем, чтобы развивать генитальное удовольствие и генитальное возбуждение, то это первый опыт про то, что какое-то удовольствие от этого мы можем воспринимать с чувством вины. И вот эта бессознательная вина за удовольствие (многим девочкам, которые мастурбировали в раннем детстве, которых застали за этим делом и наказали, она знакома). В таких случаях удовольствие прочно связывается с виной, вина уходит в бессознательное, и вот эта тенденция чувствовать бессознательную вину за любое получаемое удовольствие приводит к тому, что женщины склонны выбирать для отношений неудовлетворяющих партнёров или превращать отношения с потенциально удовлетворяющим партнёром в отношения неудовлетворяющие.

Например, женщина может выбрать хорошего, доброго и порядочного парня и потом переживать то, насколько она его недостойна, и не вынести этой видимой ею разницы (кажущейся ей разницы) в их социальных статусах. Это может быть и не надуманная разница, но она фантазирует в этом большую проблему и уходит первой. Или фантазирует, что у неё не такое образование, или фантазирует, что такому «хорошему» такая «плохая» женщина, как она, не нужна.

В сложных примерах эти удовлетворяющие партнёры даже и не появляются в точке выбора женщины, которая чувствует бессознательную вину за удовольствие и удовлетворение – она сразу выбирает того, кто не будет её удовлетворять (недоступного, женатого, эмоционально холодного, нарциссичного, зависимого, незрелого и т.д.). Так девушка чувствует, что находится в неудовлетворительных отношениях, но хотя бы не испытывает за это вины.

У женщин бывает много проблем, которые мешают получать удовольствие в их сексуальной жизни. И, кстати, именно поэтому у женщин много фантазий о насилии: о том, что её как будто заставили заниматься сексом; или о том, что её соблазнили; о том, что она маленькая девочка, которую старший брат или отец соблазнил, ещё и ругает. Эти фантазии помогают немного нивелировать чувство вины, поэтому женщины часто ими пользуются (и в этом нет ничего плохого).

В целом большая задача развития женщины состоит в том, чтобы справится с бессознательным чувством вины за удовольствие и удовлетворение, и научиться получать удовольствие и удовлетворение как внутри обычной жизни, так и внутри отношений (и от собственного тела, от собственных гениталий).

Задача мальчика в своём развитии – познакомиться, наконец, со своей агрессией, воспринять себя как автора агрессии (сильной агрессии, серьёзной агрессии), научиться с этим как-то обращаться и стать великодушным мужчиной для своих детей, для своей женщины и для самого себя.

 

- - - - - - -

 

Вопрос из чата: «Если мужчина много лет не хочет брака и жить вместе, и при этом секс хороший – что за травма у него?»

 

Довольно много встречается примеров хорошего секса при плохих отношениях. Кернберг пишет, что хороший секс может маскировать собой патологию эмоциональных отношений. То, что вы описываете – это патология эмоциональных отношений: «Встречаться я хочу, но не до конца».

 

Вопрос из чата: «Разница в темпераментах может угрожать серьёзным отношениям длительностью более десяти лет?»

 

Смотря как вы с этим обходитесь.

 

Вопрос из чата: «Если девочка видит, что папа не выбирает маму, что она интереснее мамы для папы…»

 

Это обычно связано с истероидным развитием характера. Это немного не наша тема сегодня. Мы не будем говорить о патологиях развития личности как таковой. Но ситуация, которую вы описали, - это начало истерического развития личности. Ничего хорошего в этом нет.

 

Вопрос из чата: «Нежелание серьёзных отношений, а желание только приятных встреч и совместного досуга в разводе и с детьми – это здоровое желание?»

 

Вы имеете в виду совместный отдых с бывшим мужем? Пожалуйста, проводите вместе время. Не желать серьёзных следующих отношений с другим человеком – наверное, всё-таки стоит проанализировать.

 

Вопрос из чата: «Если отца не было, тогда для прохождения эдипового комплекса психотерапевт должен быть мужчиной?»

 

Нет, не обязательно. Можно идентифицироваться с любой другой фигурой. Мужской фигурой может быть друг. Например, более эмоционально зрелый друг, коллега, начальник или дед – да кто угодно.

 

Вопрос из чата: «Это правда, что брак разваливается, если один партнёр идёт в терапию, а второй не идёт?»

 

По-разному бывает. Вообще это правда достаточно рискованная ситуация. Всё будет зависеть от зрелости того партнёра, который в терапию не пошёл.

 

- - - - - - -

Следующая патология, которая проявляется в отношениях, - патология, связанная с группой.

 

Когда создаётся пара, она группе противопоставляется. Слишком серьёзные связи пары с социальной группой, слишком большое влияние, которое группа оказывает на пару (в неё могут входить и друзья и какое-то референтное социальное окружение, родительские семьи). Пара в норме должна быть обособлена от группы: в достаточной степени изолирована, чтобы внутри своей пары люди могли изобретать собственные правила, по которым пара живёт. Это будет иметь отношение к супер-эго.

У людей вокруг пары есть свои нормы и правила касательно того, что такое «хорошо» и что такое «плохо». У группы, которая пару окружает (это референтная группа, самая близкая) обычно правила примерно одинаковые. Они зависят от культуры, в которой семья существует, от традиции, которые есть в семье. И эти традиции и правила могут быть неэффективными для жизни в этой конкретной паре вообще.

Пара должна быть изолирована, у неё должны быть плотные границы по отношению группе для того, чтобы процессы, которые возникают внутри пары, могли регулироваться именно по правилам, которые в паре и созданы. Это намного эффективнее, чем если этих границ нет и пара ориентируется на то, что говорит им мама или папа, или друзья, или кто-то ещё.

Если границ нет, пара будет не стремиться вырабатывать правила, по которым они решают конфликты, а пользоваться правилами, взятыми из группы: они, чаще всего, ригидные, не творческие, достаточно категоричные. Например, правило, что делать, если… да любое правило: кто деньги зарабатывает, кто как носки раскидывает, как вести себя в конфликтах, как поступать с изменами. Какие про это есть правила в социальной среде и какие правила на этот счёт могут быть в самой паре – это могут быть очень разные вещи. И если границ у пары нет, то она находится под большей угрозой, несёт большие риски, чем если она окружена своими границами и вырабатывает какие-то свои собственные правила. Иначе пара будет прислушиваться к ригидным неподходящим ей правилам из социальной группы.

У пары есть возможность создать собственное маленькое и подходящее ей супер-эго, которое одновременно будет регламентировать границу вокруг пары (пара изобретает правила взаимодействия с большой окружающей группой) и которое будет помогать справляться с тем, что происходит непосредственно внутри пары. Вырастить, изобрести нормальное супер-эго внутри одной пары намного легче, чем попытаться создать его в большой группе. Большая группа действует по ригидным законам, а нормальное зрелое супер-эго всё-таки предполагает не ригидность, а другие качества.

Нормальное супер-эго предполагает:

- вину за агрессию

- благодарность

- нормальную возможность прощения (есть ненормальное прощение)

 

Зрелое супер-эго благодарно. Вернее в паре, в которой существует зрелое супер-эго, возможна благодарность, если ей сделали что-то хорошее. Также этому супер-эго свойственна вина за собственную агрессивность. Ригидное супер-эго – это садистическое супер-эго: это когда ты накосячил, я на тебя наорала, отомстила, наказала и чувствую себя при этом абсолютно правой, потому что действовала по своим правилам. В зрелом варианте мы чувствуем вину, если проявляем агрессию. Опять же – нормальную вину, не патологическую. То есть это вина, с которой можно справиться, и она приносит с собой не стыд, не ощущение «я ужасный человек и мне вообще надо исчезнуть», а вина, которая приводит к благодарности: «блин, я на тебя накричал, а ты продолжаешь со мной быть и разговаривать» - и здесь снова происходит амбивалентность, когда ты меня злишь и поэтому я проявила агрессию, но я так благодарна тебе за то, что ты это выносишь, и я чувствую по этому поводу любовь и признательность.

 

Что такое нормальное прощение? Это прощение, которое предполагает признание боли. Например, измена. Боль здесь происходит из нарциссического ущерба.

Если мы переживаем измену партнёра, то это болезненно с точки зрения, что мы ощущаем себя не уникальными, не выбранными, не избранными, не исключительными. Мы обнаруживаем, что для нашего партнёра в этот момент времени это было не так – и это причиняет действительно большой ущерб и большую боль.

Прощение в этом смысле должно на этой боли базироваться: я признаю этот ущерб, я признаю утрату иллюзий, которые испытывала тогда, когда это произошло. И я готова заново договариваться о том, как наша пара будет существовать дальше, потому что всё-таки пара – это двое человек.

Различные варианты треугольников, третьих людей в отношениях или каких-то более обширных семей – это не работает в области зрелой любви. Если вы вспомните про выход за пределы своих границ: я могу выйти за пределы своих границ и полноценно слиться только с одним человеком, потому что я один, я всего себя могу принести только к одному человеку.

Если их двое (трое человек в паре), то я каждому приношу только часть, а значит ни там ни там не происходит полноценного разделения хотя бы потому, что у меня от каждого из них есть секрет. Даже если это открытые отношения и все обо всех знают, то всё равно полноценного слияния не происходит.

Если произошла измена, то частью нормального прощения будет возможность договариваться о том, как мы будем двигаться дальше, как мы будем это регламентировать, как мы поступим с агрессией и как мы поступим с этой болью, какие новые правила нам нужны и так далее. И в этом смысле категорический отказ от этих вопросов – от прощения, от признания боли, от утраты иллюзий, от будущих договоров – это выдаёт садистическое Супер-Эго (пример: «Всё, он или она мне изменили, это крест, я больше не готов никогда ни в каком виде об этом разговаривать»). Зрелое супер-эго может решать эти вопросы, а садистическое – заканчивает и прерывает отношения.

Ненормальное прощение – это, например, мазохистическое прощение: когда я тебя прощаю, потому что так чувствую себя хорошим человеком, и теперь я буду испытывать над тобой моральное превосходство и делать тебе мстительные агрессивные выпады (как бы легальные с моей стороны) всю оставшуюся жизнь. Это начало мазохистической игры.

Или, например, прощение, основанное на наивности – тоже ненормальное прощение. Это когда я думаю: «Ну, один раз человек ошибся», нахожу ему оправдания. Наивность тоже здесь не работает.

 

Следующая патология – патология агрессии. Когда агрессии слишком мало. Когда пара как будто не ссорится. Когда важность слияния для обоих партнёров или стыд за агрессию (или патологичная вина за агрессию) - настолько сильны, что лучше агрессию не проявлять, а максимально её отодвигать. Вот в этом варианте, когда агрессия максимально отодвинута – у нас происходят взрывы, которые действительно выражают отношение.

Агрессия в отношениях в норме присутствует постоянно, потому что она постоянно присутствует в нашей психике (точно так же, как и либидо в норме постоянно присутствует в психике). Если агрессию всё время отодвигать, то она будет копиться и это закончится взрывом, а затем человек почувствует вину, которая снова нас заставляет не выражать агрессию, а копить.

Один из частых вариантов патологического взаимодействия – это когда один партнёр или оба партнёра пытаются соответствовать или выполнить невыполнимые, нереалистичные требования другого человека (своего партнёра), делают это из какой-то иррациональной вины, агрессию в этом не проявляют, агрессия копится, затем взрывается (взрыв совершенно невозможно остановить: агрессия всё равно где-нибудь взорвётся). И агрессия взрывается так сильно, что это угрожает и паре и тому партнёру, на которого это всё выливается, и автору агрессии. Потом автор агрессии испытывает страшную вину за то, что слишком много выразил (это как раз тот вариант, когда вместо «Передай соль» говоришь «Всю жизнь ты мне, сука, испортила»). Вина и снова эта попытка соответствовать невыполнимым требованиям, взрыв, вина, попытка соответствовать невыполнимым требованиям…

Мы все иногда ставим перед партнёрами невыполнимые требования, и нормальной реакцией на это будет отказать, не играть в эту игру.

Например, в паре, в которой муж более социален, а жена более интровертная, может даже где-то социально травмированная – они оба могут играть в игру, в которой жена пробует стать более социальной и ходить с ним по гостям, приглашать гостей к ним домой, но на самом деле она не может стать более социальной. Эта её настройка не меняется от её воли, и пытаться этому соответствовать, быть более социальной – невыполнимо, и поэтому она будет копить много агрессии и недовольства, потом взорвётся, потом будет думать: «Боже мой, ему, наверное, лучше было бы с кем-то другим». А он в это время может думать: «Так, моя жена не любит людей, поэтому я не должен приглашать домой никого и сам не ходить в гости и на вечеринки, её никуда не звать» - тоже невыполнимое требование, потому что он-то социален: у него есть эти потребности.

В здоровом варианте каждый из них не пытается этому соответстовать, а когда-то говорит: «Да, окей. Сегодня я для тебя это сделаю, а завтра – нет, потому что не могу или не хочу», «Сегодня ты едешь без меня, а завтра я поеду с тобой». Это нормальная регуляция агрессии в паре, которая не копится и взрывается, а двигается нормальными переживаемыми волнами, когда вы чуть ближе/чуть дальше. Это нормальная прерывистость отношений, нормальная амбивалентность.   

 

Патология ролевой фиксации. В норме мы друг для друга выполняем разные роли. В норме мы гибкие в переключении этих ролей. Я могу быть и маленькой девочкой и друганом и заботливой матерью и строгим отцом и капризной бабкой – и это будет требовать разных ролей от моего партнёра: то другана, то великодушного отца, то соблазнительного любовника и так далее. И это нормально в паре, когда мы оба переключаемся в зависимости от того, что с нами происходит, играя комплементарные роли. И эти роли не одни и те же. И вот эта гибкость внутри отношений – это нормально. А вот фиксация или требование фиксации – это уже нарушает нормальное течение отношений, делает их не гибкими и свободными (в которых мы можем находить пространство для каждой части себя, для каждого своего чувства), а патологично фиксированными.

Например, я всё время требую от партнёра, чтобы он был мне, допустим, нежной матерью – это значит, что я не признаю какую-то часть его чувств и какую-то часть своих чувств, мы в этих отношениях не все, а на совсем чуть-чуть.

Патологические фиксации поддаются обсуждению, и когда, например, на психотерапию приходят люди с запросами на отношения, они часто говорят о таких фиксациях. Например, о том, что «Я всегда встречаю холодных мужчин», «Я в отношениях всегда голодная, жадная, хочу, чтобы меня кормили, чтобы мне давали, а встречаю всегда фрустрирующих мужчин, у которых ничего нет ни эмоционально ни материально».

Опять же, внутри нормальных отношений может быть момент, когда я голодная, а ты фрустрирующий – просто этот момент не единственный. Это будет агрессивный момент, момент ссоры: мы сбросим накопившуюся агрессию и снова придём в нормальное здоровое слияние. Но вот когда мы всё время одни и те же, когда поведенческий репертуар у одного или у обоих партнёров не широкий, а фиксированный – тогда возникают сложности.

Для того, чтобы этот поведенческий репертуар был широким, нужен большой процесс знакомства с собой, потому что это предполагает знакомство со своими агрессивными частями, со своими голодными частями, взрослыми и детскими частями, знакомство с тем, какой я холодный, высокомерный и отвергающий, какой я принимающий, нежный и тёплый, какие у меня мужские части, какие – женские.

Вот это познание собственной психики, когда я знаю себя не только такого, каким должен или хотел бы быть, а я познаю всего себя, в котором в норме есть вообще всё: любые чувства, любые качества, любые роли могут быть мне доступны, - и я могу внутри взрослых отношений проявляться этими любыми частями, рассчитывая на комплементарное проявление партнёра, у которого тоже этот процесс познания, развития и роста пройден или находится в процессе. «Пройден» - это сильное слово. Скорее мы говорим о бесконечном процессе развития, который происходит с нами всю жизнь и который обогащает не только нашу личность, но и наши отношения.

 

Литература по теме: Отто Кернберг «Отношения любви»

 

Вопрос из чата: «Правильно ли я понимаю, что человеку с нарциссической травмой невозможно простить измену как факт непризнания его уникальности?»

 

Нарциссическая травма и нарциссическое расстройство личности – это всё же разные вещи. Я бы не теряла надежды по поводу человека с нарциссической травмой, но по поводу человека с нарциссическим расстройством это, наверное, правда.

 

Вопрос из чата: «Есть ли решение проблемы, когда в каждой ссоре муж говорит, что у него нет никаких проблем, а проблемы у меня, ведь меня что-то постоянно не устраивает?»

 

Классический пример проецируемой враждебности при том, что говорить об этом невозможно. Я в таких местах чувствую много бессилия. Как это решать, если говорить он не хочет и вообще не признаёт, что у него проблема?

 

Комментарий из чата: «По поводу измены. Я считаю, нет никакого нормального прощения – есть только мазохистическая готовность так жить».

 

Вот пример садистического супер-эго.

 

Вопрос из чата: «Если партнёр во время ссор постоянно вспоминает все ошибки и неправильные действия в отношениях – как можно это исправить? Хотя именно признанные ошибки исправлены».

 

Это какое-то проявление садизма. Чего она хочет, когда припоминает все ваши ошибки? Что ему это даёт? Вы уже ошибки признали, исправили, а всё равно во всём виноваты. Это какой-то садо-мазохистический паттерн проворачивается.

 

Вопрос из чата: «А если агрессия партнёра сильно пугает? Как с этим справляться, чтобы не провоцировать партнёра копить злость?»

 

Здесь тоже прикольно. Агрессия будет пугать вас меньше, если вы сама будете со своей собственной агрессией знакомы. Потому что если вы в тёмном лесу всех боитесь и боитесь, что вас сейчас сожрут, убьют, поймают, то самый лучший способ перестать этого бояться - это осознать себя самого как пугающее существо. Если вы в этом лесу самая страшная, то вам уже не страшно.

 

Вопрос из чата: «В изоляции пары как раз и происходят самые жуткие истории. В изоляции, создавая свои правила, можно потерять всякую адекватность. Есть много страшных историй именно про такие изолированные семьи.

 

Благодарна за этот комментарий. Это правильный нюанс. Изоляция до определённого предела хороша. Если пара совсем изолирована, то ей некуда скидывать излишки агрессии. Если пара общается с какими-то группами и друзьями, то она вполне законно может использовать группу или друга как контейнер для излишней агрессии – и тогда внутри своей пары всякими ужасными вещами не заниматься. Поэтому общаться правда очень полезно.

У нас неплохой недавний пример про самоизоляцию из-за коронавируса: общаться не с кем, агрессия копится внутри пары, механизмы внутренней регуляции могут быть не выработаны (потому что агрессия всегда сливалась вовне) – и агрессия взрывает пару, заканчивает эти отношения или провоцирует какие-то действительно ужасные вещи, о которых мы потом читаем в криминальных хрониках.

 

Вопрос из чата: «А может в паре, которая не ругается, агрессия выходить через сарказм и подколы друг друга?»

 

Да. И ваша пара будет ещё круче, если вы найдёте место прямой агрессии.

 

Вопрос из чата: «Настя, планируется ли выход твоей новой книги?»

 

В 2023 году я сажусь за написание новой книги. Она будет о материнском переносе во взрослых отношениях. Это будет книга о том, в каком виде отношения с нашими матерями продолжают существовать в наших взрослых отношениях, как они нам мешают и что с этим делать. Выйдет книга в середине 2024 года.

 

Вопрос из чата: «Можете, пожалуйста, рассказать про особенности гомосексуальных отношений?»

 

В целом могу, но не сегодня. Сегодня я к этому не готовилась. И всё же по поводу гомосексуальных отношений…

Есть конфликт между классическим психоаналитическим взглядом на гомосексуальные отношения и требованиями современной этики в области гомосексуальных отношений. Поэтому пока не очень понятно, как об этом рассказывать, но, например, у того же Кернберга в этой же самой книге, в одной из первых глав обсуждается формирование гомосексуальности как у мужчины, так и у женщины. Может, вам будет интересно об этом почитать.

 

Комментарий из чата:

«Парадокс в том, что материал становится доступен и понятен, когда позади – выжженые земли, когда всё уже случилось».

 

Надеюсь, мы с вами живём не последний день. Да, выжженые земли у всех у нас позади.

 

 

- - - - - - -

 

Иногда, когда мы говорим об агрессии другого человека, нам настолько страшно это делать, что мы пользуемся не простым языком, не гражданским языком, а как-то пытаемся донести это очень исподволь, используя для этого какой-то психологический язык.

Например, посмотрели лекцию, потом приходим и говорим: «У тебя материнский перенос!». Это ничего не значит для нашего партнёра, если он не занимается психологией – это только раздражает. Поэтому поиск формы, поиск какого-то слова («Это грубо, а это – высокомерно, а вот это – обидно» и т.п), поиск простых «гражданских» формулировок может принести большую пользу.

 

Последние несколько фактов, которые лично мне очень интересны.

 

Факт 1:

Есть люди, которые говорят: «Я абсолютно честен, я всегда говорю правду» - это рационализированная агрессия.

Это про то, что человек объясняет себе свою агрессивность (потому что абсолютная честность может приносить боль, это может быть агрессией), рационализирует свою агрессию как честность и считает себя… Опять же, отказывается от авторства агрессии и говорит: «А что? Я же просто честно сказал…»

 

Факт 2:

Про любовь в переносе. В психотерапии это любовь, которая возникает в отношениях между терапевтом и клиентом. Она очень интересует психоаналитиков. Так вот. Любовь в переносе, которую стоит анализировать как личную невротическую проблему клиента – это не любовь, а желание быть любимым. Если клиент проявляется из этой потребности (чтобы его полюбили): дарит подарки, говорит о своей любви – это не что-то про «дать», а что-то про «взять». «Так как я вас так люблю, вы мне теперь должны или я от вас жду или мне бы было очень приятно». А в норме в любых психотерапевтических отношениях – не только в психоанализе – регулярно происходят свободные и открытые выражения как любви, так и агрессии (как по отношению к терапевту, так и по отношению к клиенту). Для обоих это становится возможно с эмоциональным ростом, потому что если я расту, то мне рано или поздно хочется человеку, который проводит со мной столько времени, с которым я столько всего обсуждаю, с которым я так близок – мне хочется выражать ему любовь или агрессию точно так же свободно и регулярно.

 

Факт 3:

Про мазохистические паттерны. Про то, что безответные чувства при мазохистических тенденциях усиливают любовь. В норме если нас не любят, а мы любим – мы печалимся, и через эту печаль проживаем невозможность, заканчиваем это для себя и переключаемся на что-то более доступное и удовлетворительное. В мазохистических тенденциях мы реагируем на это усилением своих чувств и своей любви.