Сегодня я собираюсь рассказать вам о ряде самых новых исследований.

Итак, ранняя травма – это то, что формулируется недавно. Исследования о ней выкладываются очень современные. Я расскажу сегодня о трёх таких исследователях – это Бессел Ван дер Колк, Брюс Перри и Габор Мате. Это, естественно, не все люди, которые занимаются исследованием данной проблемы. Они в чём-то между собой похожи, они не противоречивы в своих теоретических моделях, они дополняют друг друга, но несколько отличаются в том, какие технические подходы предлагают, когда дают рекомендации на тему того, что делать с ранней травмой. Они отличаются как люди, они отличаются своим опытом, своими интересами – это абсолютно нормально: у каждого из нас есть какие-то свои любимые лошади, на которых мы скачем. Невозможно заниматься сразу всем, и мы выбираем свои интересы, исходя из того, кто мы есть, и какой у нас жизненный опыт.

Например, Габор Мате – жертва Холокоста, и он в своих интересах и в своих техниках действительно отличается от Ван дер Колка или Перри, которые скорее врачи-исследователи… вы всё услышите.

 

Начну я, наверное, с Бессела Ван дер Колка и его книги «Тело помнит всё», которая явилась по-настоящему большим событием несколько лет назад, когда она вышла на русском языке. Почему? Потому что Ван дер Колк был одним из первых исследователей, который соединил знания, которые получил от неврологического исследования людей с теми психическими феноменами, которые он у них наблюдал.

Я должна здесь сказать, что история исследований всегда зависит от того, какие у нас есть способы этих исследований. Если мы говорим о ПТСР, о травме, то сначала у нас была только феноменология, наблюдение о том, что человеку попадает снаряд в голову и у него возникают какие-то психические сложности. И эти наблюдения развивались затем во время Второй Мировой войны, и особенно во время войны во Вьетнаме, потому что ко времени войны во Вьетнаме у нас появилась аппаратура: энцефалографы и томографы, которые позволили визуализировать то, что происходит с мозгом человека, который пережил травматические события.

Это имеет огромное значение для исследований ПТСР и – в том числе – для исследования комплексного ПТСР о ранней травме, поскольку исследователи обнаружили, что те феномены, которые они наблюдают у ветеранов войн – этими же феноменами страдают люди, которые в войнах не участвовали и которые не были в каких-то катастрофах, которые не были захвачены террористами, но которые подверглись, например, насилию, были жертвами преступлений или участниками преступлений или даже авторами преступлений. У них в мозге происходит нечто очень похожее на то, что они наблюдали у ветеранов войн.

Более того, они обнаружили, что этим могут страдать не только взрослые, но и дети. Развитие таких детей, у которых в жизни были негативные переживания, которые в детстве оказывались в ситуации, где стали жертвами жестокого обращения или пренебрежения, - их мозг развивается не так, как развивается у нормальных детей, которые были в безопасности и которые были окружены заботой.

Нам нужно поговорить о том, как развивается мозг.

Для того, чтобы понять то, что потом получило название комплексного ПТСР или ранней травмы, нам нужно обратиться к очень упрощённой модели того, как развивается мозг.

Мозг развивается изнутри наружу или снизу вверх, как эволюционно, так и внутри утробы матери, так и со временем нашей жизни.

Первое, что у нас развивается, это так называемый рептильный мозг – самая первая часть мозга, которая отвечает за регуляцию вегетативных функций: то, как мы дышим, то, как мы спим, наш аппетит и сексуальное влечение.

Потом развивается то, что называется лимбической системой. Она необходима нам для того, чтобы лучше реагировать на среду, в которой мы находимся. Это сложная система, которая позволяет нам реагировать на опасности или их отсутствие и осуществлять какие-то – в том числе вегетативные – действия, как, например, бежать или драться, чтобы заботиться о своей жизни.

И в последнюю очередь развивается центральная нервная система. Это кора больших полушарий, у которой функции уже не имеют отношения к непосредственно вегетативной системе, но имеют отношение к анализу, к интерпретации и к тому, как мы контролируем вот эти системы (рептильный мозг, лимбическую систему), которые у нас эволюционно более ранние и которые работают вне зависимости от того, что мы об этом думаем.

Теоретически – в норме – когда мы получаем какой-то сигнал из окружающей среды о том, что здесь как-то небезопасно, этот сигнал идёт одновременно и в лимбическую систему и в рептильный мозг и в ЦНС. Тем самым мы получаем возможность не только отреагировать угрозу, но и проанализировать, действительно ли она является угрозой. Например, если вы ночью в темноте увидите какую-то фигуру или силуэт, вам покажется, что кто-то стоит в углу комнаты, то сначала сработает ваша вегетативная система, которая участит сердцебиение, что-то сделает с вашим дыханием, приведёт ваши мышцы в тонус для того, чтобы вы могли драться с этим объектом или убегать от него – но через несколько миллисекунд включится кора больших полушарий, которая скажет: «Подожди, давай включим свет и посмотрим, что это. Скорее всего, это сумка».

Наша вегетативная система, наш рептильный мозг с лимбической системой никогда не отключаются. А вот в вопросе контроля этих систем нашей центральной нервной системой, нашими аналитическими способностями – вот здесь возникают сложности.

Если в нашем детстве условия развития были неблагоприятными для того, чтобы вот эта сложная аналитическая система развилась таким образом, которым должна развиться.

Ван дер Колк использует метафору, которая мне нравится и которую я тоже хочу использовать… Метафора о том, что взаимодействие между корой полушарий (когнитивным мозгом) и рептильным мозгом (лимбической системой) похоже на взаимодействие между всадником и лошадью.

Лимбическая система – это лошадь. На ней мы скачем. У неё есть энергия, у неё есть инстинкты, у неё есть чутьё. Лимбическая система позволяет нам двигаться в сторону безопасности и комфорта.

Но есть ещё всадник, который регулирует эти движения лошади и может управлять тем, как быстро она скачет, куда она скачет и не стоит ли ей остановиться.

Ван дер Колк говорит о том, что проблемы могут возникать в двух точках. У человека, который не получил возможности развиваться в безопасной среде, вегетативная и лимбическая системы оказываются перевозбуждёнными или, наоборот, оцепеневшими. А центральная нервная система оказывается недостаточно включённой и недостаточно сензитивной (чувствительной) к тому, что происходит.

Это понятная метафора по поводу лошади и всадника, потому что для того, чтобы мы двигались эффективно, чтобы мы выполняли наши жизненные задачи, - нужно, чтобы лошадь была достаточно спокойной и управляемой. Она не должна быть в тревоге и одновременно она не должна быть и в апатии тоже, не должна быть вялой, сонной – она должна быть деятельной и управляемой. Всадник должен быть достаточно чувствителен к тому, что происходит с его лошадью для того, чтобы вовремя позаботиться о том, как её успокоить или подстегнуть.

Ван дер Колк обнаружил, что существуют люди, у которых связь между лошадью и всадником существенно нарушена. И существуют люди, у которых лимбическая система постоянно перевозбуждена, что влияет на их поведение и влияет на то, как они реагируют на стимулы из окружающей среды.

Я вынуждена сегодня приводить примеры, которые могут быть эмоционально непростыми, но это тот материал, на котором были проведены исследования.

Есть такой детский тест, который называется ТАТ (Тематический Апперцептивный Тест). Он состоит из набора картинок, где изображено, как папа ремонтирует машину, лёжа под этой машиной с гаечным ключом, а рядом с ним стоят дети, которые подают ему инструменты или просто наблюдают. Детей просят рассказать, что происходит на этой картинке. Это не про творческие способности, не нужно придумывать какую-то историю – нужно просто поинтерпретировать происходящее, сделать из этой картинки какой-то нарратив. И Ван дер Колк обнаружил, что дети, которые подвергаются жестокому обращению, рассказывают истории, которые сильно, принципиально отличаются от тех историй, которые рассказывают дети из здоровых семей.

Дети из здоровых семей рассказывают о том, что папа ремонтирует машину, ему помогают дети, а потом они все вместе пойдут смотреть телевизор. Дети, в опыте которых есть жестокое обращение или пренебрежение, рассказывают о том, что машина упадёт на папу, его расплющит; что девочка, которая стоит сзади с гаечным ключом или молотком, даст папе по голове и кто-нибудь из них сядет в тюрьму. У детей нет задания говорить об этом: у них нет задания придумывать какую-то страшную историю (а у детей из нормальных семей нет задания придумывать хорошие истории). Это происходит по умолчанию.

Те стимулы, которые воспринимает мозг, выросший в неблагоприятной среде, интерпретируются особым образом: интерпретируются, исходя из того, что в них по умолчанию заложена некая угроза.

Возможно, вы замечали это у себя тоже. Например, если вы замечали, что какое-то высказывание или какие-то высказывания людей, которые остальным кажутся вполне нейтральными, вам кажутся обесценивающими или угрожающими или агрессивными. Если вы, находясь в какой-то нейтральной среде, всё же предполагаете, что здесь есть кто-то, кто вам завидует или вас преследует, или кто-то, кто вас оценивает или замучает – то мы можем говорить о том, что в этом месте тоже есть какой-то разлад в области интерпретаций поступающих из окружающей среды стимулов.

Очень много об этих феноменах рассказал ещё один метод исследования, кроме энцефалографов. Это тоже опросник. Обычный – вроде бы – опросник, но дающий очень много информации. Он называется НДО (Опросник Негативного Детского Опыта). Опросник включает деять вопросов.

Звучат они примерно так:

- Кто-то из родителей или другой взрослый у вас дома часто или очень часто ругался на вас, оскорблял, унижал?

- Кто-то из родителей часто или очень часто бил вас настолько сильно, что оставались следы или раны?

- Трогал ли вас за интимные места взрослый или человек, который как минимум на пять лет старше вас?

 

Эти десять вопросов направлены на то, чтобы выявить, был ли в вашем детском опыте или в детском опыте другого ребёнка такой опыт, который можно назвать негативным. У теста очень впечатляющие результаты. Они говорят о том, что чем больше у человека баллов НДО (максимально десять баллов за десять вопросов), тем больше у него психических проблем. Это имеет отношение не только к каким-то травматическим расстройствам.

Вы можете помнить о том, что травматика прежде всего проблемна своими флешбеками и диссоциацией. Но если у человека есть негативный детский опыт, то можно с уверенностью говорить о том, что у него будет намного больше проблем по сравнению с человеком, у которого негативного детского опыта нет, в области поведения (например, такие люди более склонны к совершению преступлений или к завязыванию многочисленных сексуальных связей), социальных проблем (у них множество сложностей с отношениями), телесных проблем (эти люди намного чаще болеют, у них чаще встречается ожирение или анорексия, у них чаще бывает рак, астма или хроническая обструктивная болезнь лёгких), у них намного чаще встречаются зависимости: наркомания, алкоголизм. Поразительно было увидеть, насколько чаще встречаются все эти проблемы, насколько связь между негативным детским опытом и указанными проблемами прямая. Если у человека есть негативный детский опыт, если у него высокое количество баллов в НДО (на самом деле высокими считаются уже два и три) – тем его жизнь во взрослом возрасте ненормальна. Он не будет жить так же хорошо и так же полноценно, как живут люди, у которых этих баллов нет.

Есть очень впечатляющее видео. Тюремный двор, по кругу стоят люди, совершившие преступления. В центре стоит девушка, которая зачитывает вопросы теста НДО и просит сделать шаг вперёд тех людей, которые ответили бы на эти вопросы положительно. Например, она зачитывает вопрос «В вашем детстве часто или очень часто вас кто-нибудь бил, унижал, устраивал побои?» - и все заключённые делают шаг вперёд. Не остаётся ни одного заключённого, который остался бы на месте после этого вопроса. Она продолжает зачитывать вопросы, а заключённые продолжают шагать – и это выглядит, конечно, очень впечатляюще. Это, конечно, выставляет в новом свете то, что не так с теми людьми, которые не справляются с обычной социальной жизнью.

Что же, собственно, происходит?

Когда мы рождаемся, наш мозг находится на стадии формирования и развития. Чем мы моложе, чем мы более маленького возраста, - тем больше вреда нам приносят не только какие-то действительно травмирующие события, но и недостаточная для нашего развития среда. Если мы рождаемся вот с этим ещё неразвитым мозгом, нам нужна определённая стимуляция и определённый контекст нашей жизни, в которых мозг будет развиваться в достаточной степени. Этих условий для нормального развития не так много, но они очень важны и их очень просто нарушить.

Как вы думаете, что нужно ребёнку, чтобы его мозг развивался хорошо?

 

Ответы из чата: безопасность, мама.

А вот что конкретнее? Что делает мама?

 

Ответы из чата: любовь, отсутствие опасности, привязанность, телесный контакт, контейнирование эмоций, внимание, удовлетворение потребностей.

Вы все в целом правы. Для того, чтобы наш мозг развивался нормально… Помните, на прошлой лекции об агрессии я говорила о том, что младенец рождается с психотической психикой? Он рождается в хаосе. И младенцам нужен совершенно определённый контакт для того, чтобы этот психический хаос и хаос мозговых структур упорядочивался и становился чем-то здоровым.

Во-первых, нам нужен достаточный контакт. Он должен быть эмоционально наполненным (заботы о теле при этом недостаточно). Мы знаем достаточно много о том, как заботиться о младенце в физическом смысле (кормить, мыть и т.д.). Мы даже знаем, что его нужно стимулировать, развивать, вешать над ним какие-то карусели, чтобы он учился на них фокусироваться, давать ему игрушки, которые ощущаются по-разному. Но мы меньше знаем о том, как регулировать этот самый психический хаос.

Достаточно эмоционально включённый контакт даёт младенцу такую маму, которая помогает ему справляться с первичным хаосом с помощью зеркальных нейронов. Это особые нейроны, которые есть у всех нас в мозгу, и которые обладают уникальными свойствами про то, что если мы что-то видим, то с помощью зеркальных нейронов можем этому научиться. Они как бы снимают то, что происходит вовне, и делают то же самое. Это то, за счёт чего мы говорим, за счёт чего нам нравятся люди, которые говорят спокойно или выглядят дружелюбно (потому что наши зеркальные нейроны, глядя на этих людей и слушая этих людей, сами успокаиваются).

Ребёнок делает первые свои попытки успокоить тот хаос, который творится у него внутри, с помощью зеркальных нейронов, то есть с помощью дружелюбной, спокойной и включённой мамы, которая много прикасается к ребёнку, которая с ним много разговаривает, которая просто проводит с ним много времени (и не смотрит в это время в телефон или в телевизор). И вот такая включённая мама даёт ребёнку возможность с помощью зеркальных нейронов успокоить свой первичный психический хаос и начать строить более сложные структуры.

Если мамы недостаточно, если она эмоционально не включена (по самым разнообразным причинам: усталость, депрессия, желание не только воспитывать ребёнка, но и работать) и тем более если среда ребёнка не безопасна (голод, холод, побои, одиночество, болезни, насилие), то понятно, что мозг в такой среде сформироваться нормально не может.

 

Вопрос из чата:

- Анастасия, скажите, пожалуйста, а как проверяется и тестируется мамина включённость в этих исследованиях?

Это некие наблюдения. Люди, о которых я сегодня рассказывала, наши исследователи работали с семьями и способны наблюдать, как именно мамы проводят время со своими детьми. Или же, если они встречают этих детей позже, когда им уже пятнадцать-двадцать лет, они собирают семейный анамнез про то, что же именно происходило, когда дети были маленькими.

 

Вопрос из чата:

- Посоветуйте литературу про младенцев, как они развиваются и что с ними происходит.

Когда меня в последнее время спрашивают о какой-то литературе, я рекомендую погуглить несколько источников, и если книжки в трёх разных источниках повторяются – значит это то, что можно и нужно читать.

 

Вопрос из чата:

- Могут ли быть проблемы с зеркальными нейронами у ребёнка, а не у матери?

Такой информации у меня пока нет.

 

Вопрос из чата:

- До какого возраста верны эти рассуждения?

Ответ на этот вопрос будет более ясным по мере продвижения в нашей сегодняшней лекции.

 

Вопрос из чата:

- Как влияет родовая травма?

Те исследователи, о которых я сейчас говорю, всё же говорят о том, что родовая травма играет меньшую роль, чем характер взаимоотношений между матерью и ребёнком.

 

Что же происходит, если среда ребёнка небезопасна?

В этом случае мозг вместо того, чтобы развиваться нормально, развивается по типу реакции на стрессовые события. Этих типов реакции на стрессовые события три, от более лёгкого к более тяжёлому. Это будет наблюдаться и во взрослом возрасте тоже.

 

Сначала, если с нами происходит стресс (если наша лимбическая система обнаружила, что нам что-то угрожает), первый биологически обусловленный способ реагирования – это обращение за помощью. Это социальное взаимодействие. Когда младенцу больно или сыро или голодно – он начинает плакать для того, чтобы пришла мама и ему помогла.

То же самое и со взрослым. Когда мы находимся в стрессе, в нормальной среде мы обращаемся к другим людям. Это не всегда прямая просьба о помощи, но мы ищем людей, которые находятся в меньшем стрессе, чем мы, и поэтому смотрим какие-то видео или общаемся с какими-то уравновешенными людьми для того, чтобы наши зеркальные нейроны могли в этом месте поработать и сделать с нашим мозгом что-то хорошее. Мы двигаемся к каким-то социумам, к каким-то группам, нам хочется быть рядом со своими единомышленниками, и это совершенно нормально и совершенно оправдано с точки зрения первой здоровой реакции на стресс.

Если этой помощи нет, то второй уровень реакции на стресс – это бей или беги. Это тоже совершенно понятно: если моя социальная среда мне сейчас помочь не может, то мне нужно позаботиться о себе самостоятельно, и для того, чтобы сохранить свою жизнь, я должен либо убежать от опасности, либо подраться с источником угрозы.

Если второй уровень реакции на стресс не срабатывает, то наступает третья по тяжести реакция на стресс – это оцепенение. Об этом здорово рассказывает Питер Левин. Он описывает спокойно пасущуюся в прерии антилопу. Она внутри своего стада, ей хорошо и безопасно. Но вот она отбивается от стада и обнаруживает, что её преследует какой-то лев. Она бежит от этого льва. Если он её догоняет, она какое-то время сопротивляется, а потом, когда она понимает, что ни убежать, ни вырваться не получается, она впадает в оцепенение, и это тоже защитная реакция – это не про то, что она сдалась. Это про то, что во время оцепенения она аккумулирует внутри себя энергию и силы на последний рывок, который она сделает тогда, когда лев отвлечётся, будучи уверенным, что антилопа погибла и его обеду ничего не угрожает. Антилопа в оцепенении  собирает заряд, ловит момент и выпрыгивает из хватки льва, убегает (вторая стадия реакции на стресс) и возвращается в свою безопасную среду, где физически дрожит, сбрасывая излишнее напряжение, излишнюю энергию, которая ей потребовалась на то, чтобы о себе позаботиться. Это очень яркий пример, который показывает нам движение как сверху вниз (от самой лёгкой реакции на стресс к самой тяжёлой) и снизу вверх.

Исследователи, которые занимаются вот этими перевозбуждёнными нервными системам, обнаруживают, что их тоже нужно двигать снизу вверх. Мозг ребёнка, который слишком часто подвергался стрессу, начинает не просто разово заходить в стресс, а потом восстанавливаться (как делает здоровый мозг) – он начинает жить в таком состоянии, как будто стресс всегда и везде и каждую минуту. Это никому не приносит пользы. Наше тело не приспособлено для того, чтобы мы жили в стрессе, и наша психика заточена не под это. Стрессовые реакции нас ослабляют и мы начинаем болеть (как психически, так и физически). Это мощнейший токсин. В маленьких дозах он помогает нам выжить, но постоянные стрессовые реакции – это губительно для организма.

Исследователи обнаружили, что мозг, который постоянно находится в возбуждённом, перестимулированном состоянии, или мозг, который уже впал в оцепенение (в состояние тяжёлой диссоциации), когда ребёнок или взрослый уже не особенно на что-то реагирует, апатичен – его нужно возвращать на уровень социальной помощи (снизу вверх по шкале реакций на стресс). И Ван дер Колк рассказывает о том, как в своём центре, помогающем детям, он обнаружил, что для того, чтобы начать оказывать ребёнку в состоянии оцепенения какую-то помощь, с ним нужно сначала наладить какой-то контакт для того, чтобы у него вообще появилась какая-то категория социальности и он обнаружил, что рядом с ним вообще-то есть кто-то ещё. Однако на уровне «бей или беги» этот кто-то ещё воспринимается как угроза.

Ван дер Колк предлагает играть с этими детьми в игры, которые предполагают какое-то ритмическое взаимодействие. Технически это выглядит достаточно просто. Взрослый, который проходит рядом с таким ребёнком, не должен с ним заговаривать или дотрагиваться до него, или говорить, что ему делать, или что-то объяснять – он должен вовлечь его во взаимодействие, которое было бы достаточно ритмичным. Самый простой способ, о котором он рассказывает – это перебрасывание мяча: подкатить к ребёнку мяч и дождаться, пока он его откатит обратно. И вот какое-то время они этот мяч катают, реакция оцепенения смягчается, затем смягчается реакция «бей и беги» - и здесь уже можно помочь ребёнку на первом уровне реакции на стресс намного эффективнее, чем в состояниях «бей или беги» или «оцепенении».

Сейчас, если вы психолог или психотерапевт, возможно, недавно вы проходили повышение квалификации по помощи людям в остром стрессовом расстройстве или посттравматическом стрессовом расстройстве, и вам тоже должны были рассказывать о том, что человека для того, чтобы его вывести из состояния шока или перевозбуждения, нужно вовлечь в какое-то взаимодействие, например, в помощь другим людям. Возможно, дать ему стакан воды и попросить отнести другому человеку. Это не нужно ни для чего, кроме того, чтобы поднять мозг на уровень более слабого стресса, в котором можно сделать много чего другого.

Кстати, тот же Ван дер Колк рассказывает об их исследованиях на крысятах и о безопасной среде, в которой развивается мозг. Он приводит такой пример:

Когда крысята рождаются, если их оставить с мамой на первые двенадцать часов и дать возможность маме вылизывать своих детёнышей, то потом выросшие крысята намного лучше проходят лабиринты. А те крысята, которых оставили одних, но при этом кормили, поили, но мама их не вылизывала, потом проходят лабиринт намного хуже.

 

Ван дер Колк предлагает множество способов, как помочь мозгу доразвиться до нормального состояния. Все эти способы не про разговорную психотерапию. Это всё про другой подход, который связан с неврологическими знаниями, которые мы получили только сейчас.

Например, ДПДГ (десенсибилизация и переработка движением глаз) (EMDR), развитие самоосознанности и любые способы саморегуляции. Про самоосознанность и способы саморегуляции в своей метафоре про всадника и лошадь Колк говорит о том, что мы должны использовать любые способы для того, чтобы успокоить лошадь, чтобы развить чувствительность всадника. Их на самом деле огромное количество.

Развитие чувствительности – то, что называется «самоосознанность» или mindfulness. Насколько я знаю, сейчас есть даже обучение этому.

Любые способы саморегуляции: дыхание, йога – это всё про то, чтобы неврологически свою нервную систему успокоить. Опять же, самый простой способ, который он приводит – это контроль за дыханием. Когда мы осознанно дышим, то как бы перехватываем контроль у своей вегетативной нервной системы на свою самоосознанность и тем самым снижаем уровень напряжения, в котором находимся. Об этом можно много где почитать, это всё работает.

Также Колк использует нейробилологическую обратную связь. Это когда у вас есть какая-то аппаратура для того, чтобы она снимала волны мозговой активности, и есть некая визуализация этих волн, которую можно получить прямо сейчас на экране смартфона. Таким образом вы можете увидеть, как действует ваш мозг и как то или иное ваше действие влияет на эти волны. Например, вы можете надеть эту аппаратуру и обнаружить, что у вас высокие пики [Анастасия рисует в воздухе синусоиду], а потом можете медленно подышать минуту и обнаружить, что эти пики сгладились. И это очень помогает управлять собственным мозгом, потому что им трудно управлять, когда мы не понимаем, как это влияет (мы же не видим собственный мозг). Такие приборы и визуализации хорошо помогают справляться с хроническим перевозбуждением или оцепенением. Когда перед глазами есть какие-то волны, мы можем сделать что-то (например, позаниматься йогой или потанцевать или попеть или побыть с другими людьми) и обнаружить, что это меняет одни волны на другие, и таким образом найти, собственно, тот способ, который нам подходит для того, чтобы себя регулировать.

ДПДГ или EMDR итак была достаточно известна, а сейчас известна ещё больше. Вот этот очаг гипервозбуждения, который у нас формируется в мозгу, его нужно каким-то образом разбить. Импульс, который есть в рептильном мозге, нужно вывести или довести до сознания, до коры, чтобы мы могли его нормально проинтерпретировать, как-то к нему отнестись, как-то его символизировать, использовать для этого речь, использовать для этого лобные доли, которые помогают нам анализировать и создавать какие-то другие нарративы. Но если есть этот очаг возбуждения, для его продвижения туда нужны новые нейроны, новые нейронные связи, которые дали бы другие пути и таким образом заставили бы наш мозг работать по-другому. EMDR помогает создать новые нейронные пути. Есть исследования, которые говорят нам о том, что быстрые движения глаз позволяют строить новые нейронные связи.

Наши сны – это способ переработать тот материал, с которым мы сталкиваемся в своей бодрствующей жизни (как материал извне, так и внутренний). Когда мы спим, наши глаза быстро двигаются и мы видим сны. И движения глаз связаны с тем, что в нашем мозгу строятся новые нейронные связи. Сейчас эти движения глаз научились использовать для того, чтобы эти связи строить специально. Если специально подвигать глазами, то новые нейронные связи построятся.

Есть протоколы. Есть люди, которые этим занимаются, которые умеют продвигать вашу психику к тому, чтобы она нашла какой-то другой путь, построила новые нейронные связи и мозг начал работать как-то иначе. Существуют также специальные приложения на английском и русском языках, где с помощью экрана смартфона вы можете двигать глазами и помогать своему мозгу создавать новые нейронные связи.

 

Ответ на комментарий из чата:

Да, хорошая книга у Людмилы Петрановской «Тайная опора». Она про привязанность и про то, как она формируется.

 

Комментарий из чата:

- Получается, что в реальности очень большое количество людей имеют нарушения в формировании мозга в детском возрасте?

Да, это правда.

- Тогда становится понятно, в каком обществе мы живём…

Это вообще потрясающе. Это то, что впечатляет больше всего. Когда у нас появились эти исследования, стало понятно, что огромное количество наших проблем (социальных, физических, проблем здравоохранения, проблем образования) имеют отношение к детской травме и имеют отношение к тому, в какой среде мы росли и помогла ли нам эта среда развить наш мозг здоровым образом или нет. Тот же Ван дер Колк, а за ним и Перри, а за ним и Мате – говорят о том, что нужно на государственном уровне вкладывать деньги не в тюрьмы, а в образование, в помощью родителям, у которых маленький ребёнок, чтобы сделать так, чтобы их ребёнок вырос здоровым физически и психически. А раз у нас есть прямая связь между негативным детским опытом и огромным числом нарушений, нужно вкладывать в это деньги, мозги, время, и тогда, возможно, мы действительно будем как общество более достойным, более счастливым.

Из чата:

- Слышала, что кроме реакции «flying, fighting, freezing» есть ещё «be friendly» или «be tender». Смысл в том, чтобы помогать другим справляться со своим стрессом…

Прекрасно.

Из чата:

- Расскажите, как лечить нейровоспаления при ПТСР?

Очень медицинский вопрос. Боюсь, я не смогу вам на него ответить.

 

Из чата:

- Расскажите о десенсибилизации, пожалуйста.

Это один из способов успокоить нервную систему. Это про то, что – очень грубо говоря – если травмирующий стимул или воспоминание о травмирующем стимуле снова и снова к нам приходит в меньшем количестве (не в том, которое травму вызывает, а в чуть меньшем или сильно меньшем), то наша психика постепенно учится с ними справляться. Это как с аллергенами, которые вводят небольшими дозами, а потом у человека развивается к ним устойчивость. Говорить о травме, рассказывать о том, что с вами произошло, - это такой способ десенсибилизациии: постепенного снижения чувствительности.

 

Из чата:

- Может ли человек во взрослом возрасте справиться с травмами насилия, полученными в детстве? Выход только в психотерапии?

Как раз сегодня рассказываю не только о психотерапии, не только о разговорной психотерапии, но и о других методах, которые вполне могут быть частью психотерапии.

 

Из чата:

- Если ребёнка после рождения принесли к матери только на четвёртый день, как сильно это может травмировать ребёнка?

Это зависит от того, что будет делать мама после этого всё оставшееся время с ребёнком, особенно в первые годы жизни ребёнка. Да, это имеет значение так же, как имеют значение истории раннего отъёма от груди или ранней госпитализации. Например, если мама кормила грудью десять дней, а потом у неё молоко закончилось – это будет иметь значение, но, в зависимости от того, какие отношения складываются у неё с ребёнком (трогает ли она его, даёт ли достаточно обратной связи), всё это может быть сглажено или усилено.

 

Из чата:

- Где почитать про формирование нейронов при быстром движении глаз? Есть ли название у этого метода?

Можно почитать любую методичку по ДПДГ или EMDR – там всё подробно написано.

 

Из чата:

- Анастасия, то, что вы рассказываете, наводит на выводы, что расстройства личности (антисоциальное, например) могут формироваться буквально от рождения. Можно ли тогда называть их врождёнными?

Это серая зона. Это пока дискуссионный вопрос. Действительно, наши новые знания о ранней травме, о комплексном ПТСР, о травме развития – ставят под сомнение то количество диагнозов антисоциального расстройства личности или вегетососудистой дистонии или гиперактивности и многих других, поскольку лучше объясняют те феномены, которые происходят с этими детьми. Так же и пограничное расстройство личности. Наши новые знания не ставят под сомнение сами диагнозы, но ставят под сомнение то их количество, которое было роздано и продолжает раздаваться в последние годы детям. Возможно, что какую-то большую их часть на самом деле лучше называть именно комплексным ПТСР или ранней травмой, и работать с ними именно как с ранними травмами.

 

Брюс Перри – автор книги, которая называется «Мальчик, которого вырастили как собаку», в названии своей книги отнюдь не метафоричен, а описывает совершенно реальный случай, один из тех случаев, с которыми он сталкивался как детский врач. Если у вас нет опыта чтения ужасных историй, то не стоит читать эту книгу: она достаточно прямая, жёсткая и откровенная, поскольку Перри имеет дело с жертвами чудовищного насилия и он работает с детьми сектантов, жестоких родителей. Он работает со свидетелями преступлений, с соучастниками и авторами преступлений, пытаясь понять, что же с этими детьми не так и что мы можем сделать для того, чтобы наш мир был лучше и жизнь этих детей была лучше.

Что дополняет нам Брюс Перри к тому морю, в котором плавает и Ван дер Колк тоже? Он подчёркивает важность пренебрежения в таком стиле:

Он рассказывает историю. Я хотела бы её рассказать, поскольку она действительно впечатляющая и отвечает на многие вопросы по поводу того, почему родители могут вести себя так, как они ведут, и почему им – нам всем – необходима помощь, когда у нас появляются дети.

Перри рассказывает историю мальчика, которого называет Леон – шестнадцатилетнего подростка, совершившего двойное убийство. И когда Перри разговаривает с родителями этого парня, он обнаруживает, что они хорошие. Они не алкоголики, они любят своих детей. У Леона есть старший брат, и он – абсолютно нормальный парень: семейный, работает, не алкоголик, криминального прошлого не имеет. У них одни и те же родители, которые до сих пор вместе, которые демонстрируют по отношению друг к другу какую-то нежность и поддержку, поддерживают и старшего сына. И это удивительный феномен, который Перри раскапывает через расспросы о том, как была организована жизнь этой семьи в то время, когда Леон был маленьким. Что же привело его к тому, что его мозг стал мозгом человека, способного на двойное убийство?

Перри обнаруживает, что мама и папа Леона поженились по любви и должны были уехать от своих корней, от своих бабушек и дедушек в связи с работой папы. Это довольно частая история. У них родился старший сын, брат Леона. Папа много работал, мама сидела с ним дома. Здесь есть один нюанс: по мнению Перри, у мамы лёгкая степень умственной отсталости. Она не дезадаптивна, не совсем нарушена, но обладает лёгкой степенью умственной отсталости.

Когда у неё родился сын, первый мальчик был окей. С ним было как-то просто, приятно, он был спокойный и, видимо, от природы его нервная система была достаточно уравновешенной. Они прекрасно проводили с ним время. А через четыре года родился Леон, и ей стало намного труднее. Во-первых, потому что ухаживать за двумя маленькими детьми намного труднее, чем за одним. Во-вторых, Леон был не таким спокойным, как его брат. И так как у этой женщины не было помощи, у неё не было достаточно ресурса (интеллектуального, эмоционального или социального), чтобы справляться с этим более шумным, более капризным, более навязчивым Леоном, - она предпочла проводить время со своим старшим четырёхлетним сыном, и они просто уходили гулять на весь день. Где-то когда-то она услышала, что для того, чтобы ребёнок, который много плачет, успокоился, надо просто оставить его одного и он сам успокоится. Муж у неё был на работе, а её собственных способностей на то, чтобы осознать, переварить, обратиться за помощью, было не так много. Да и помощь получить было неоткуда, потому что от своих родителей пара уехала.

Она начала просто гулять со своим старшим сыном целыми днями, пока её муж не возвращался с работы и ей становилось как-то полегче. Вот эта история пренебрежения не со зла (из-за ошибки) привела к тому, о чём мы говорили: к ненормальному развитию мозга, к ненормальному поведению.

Перри изобретает свой подход, который называет «системный неврологический подход». Он говорит о том, что если мозг на какую-то стадию своего формирования не прошёл, то невозможно перейти на нужную стадию, перепрыгнув через несколько ступеней. И если мозг перестал развиваться на третьем году жизни, или год развивался, а потом перестал, или семь лет, - то нам нужно вернуться в ту точку и попробовать простимулировать мозг теми вещами, которыми он должен был заниматься тогда, когда ему был год или три или семь (в момент остановки развития, когда одна из стадий была пропущена).

Перри использует для этого игры, направленное внимание. Это как раз то, о чём мы говорили, когда упоминали зеркальные нейроны. Он очень хорошо знает логику развития мозга: что и где должно было происходить. Понятно, что со взрослым человеком или подростком нельзя делать то же самое, что с младенцем: мы не посадим, например, подростка наблюдать за каруселью над его кроватью. Но++ зная задачи, которые решает мозг на каждом этапе своего развития, мы можем придумать способы того, как простимулировать мозг именно в отношении этих задач.

Например, Перри говорит о том, как важно такое понятие, как «очерёдность». Например, сначала я говорю, потом ты говоришь. Сначала я тебе кидаю мяч, потом ты кидаешь мне мяч. И из этой очерёдности складывается очень многое. Из этой очерёдности складывается умение видеть другого человека, умение чувствовать другого человека, взаимодействовать с другим человеком. Из этого потом рождается понимание, кто такой другой человек, и понимание всех чувств, рождающихся по отношению к другому человеку. То есть на небольшом кирпичике строится очень много важных и нужных вещей.

И вот он играет с детьми и взрослыми в игры, он заставляет их ходить на занятия с музыкальными инструментами, потому что ритм – это тоже очень важная для мозга вещь. Он заставляет их петь, танцевать вместе – в общем, подбирает взрослые способы для того, чтобы мозг мог выполнить свои ранние детские задачи.

 

Вопрос из чата:

- Туда же можно отнести СДВГ (Синдром дефицита внимания и гиперактивности)?

Именно так.

 

Вопрос из чата:

- Если в три года ребёнок видел, как один родитель бьёт другого – это серьёзная травма?

Да, это серьёзная травма. И опять же, всё будет зависеть от того, что было до и что было после: то есть насколько это повредит мозгу, будет иметь прямую зависимость от того, единична ли эта травма или этот мозг вообще развивается в какой-то ненормальной среде. С другой стороны, представить себе, что родители дерутся, но одновременно обеспечивают ребёнку достаточное количество внимания, любви, прикосновений, ухода и заботы для того, чтобы он был хорошо развит, достаточно сложно.

 

Вопрос из чата:

- Мне кажется, многое можно объяснить, если отслеживать несколько детей от одних родителей – особенно с небольшой разницей в возрасте. Теоретически эти дети должны быть с похожими травмами.

История про мальчика Леона, которую я рассказывала, совсем про другое. Контексты разные, поэтому дети становятся и вырастают разными.

 

Расскажу вам ещё об одном исследователе – Габоре Мате. Мате работает со взрослыми, с особыми взрослыми: работает с зависимыми, наркоманами и с бездомными. То есть он работает с людьми, которые имеют серьёзные социальные проблемы и у каждого из них обнаруживает связь с тем, как они живут свою жизнь и негативным детским опытом.

Мате говорит, что зависимости – это способ приглушить ту эмоциональную боль, в которой человек живёт. Он говорит о том, что если у человека нет боли, то и зависимости тоже нет. По большому счёту, его можно перевести так: «Любая наша зависимость несёт в себе задачу сделать нам не хуже, а легче». Тот, у кого нет сложностей с эмоциональной болью, не нуждается в наркотиках и не становится от них зависим.

Здесь Мате обнаруживает, что люди, которые принимают наркотики, были жертвами жестокого обращения или пренебрежения, и с тех пор несут в себе вот эту неизбывную эмоциональную боль, которую даже не могут ощутить как боль, поскольку она всегда с ними. Это, кстати, очень важно: ощутить свою боль как боль, понять, что то, что сейчас со мной происходит, называется эмоциональной болью. Мы знаем, что с нами происходит, когда мы злимся, знаем, что происходит, когда мы радуемся, обижаемся. У нас достаточно много сенсорики, которой мы можем пользоваться. Но в области эмоциональной боли, если она есть и она хроническая, то она незаметна (точно так же вы можете не чувствовать какую-то физическую долгую боль, поскольку слишком давно она с вами и ваша психика приспособилась к тому, чтобы её не называть болью, а называть как-то по-другому).

И вот Мате вскрывает эту взаимосвязь между эмоциональной болью и приёмом наркотиков. Кроме того, мы не так давно всем миром посмотрели сериал «Эйфория», где главная героиня-накроманка Ру Беннет демонстрирует нам этот феномен: демонстрирует, что она живёт в каком-то таком внутреннем неблагополучии, которое отличается от неблагополучия её сверстников. Сериал нам показывает, что точкой непереносимой эмоциональной боли для Ру выступает момент смерти её отца, после которой она начинает принимать наркотики и очень быстро становится зависимой и очень сложно от этого избавляется. Единственное, что в этом сериале не очень достоверно – то, что Ру не ходит к психотерапевту, а пользуется только наркотиками и группой поддержки. По-моему, этого недостаточно: Ру было бы лучше, если бы она могла попасть к терапевту и развить с ним какие-то терапевтические отношения и попробовать какие-то способы, кроме тех, которые использует она сама для уменьшения эмоциональной боли. Ей могут помочь неврологическая стимуляция, разговорная терапия и управляемые психоделические трипы.

Управляемые психоделические трипы (управляемый приём психоделиков) – это ещё один способ, который предлагает Мате. Когда он говорит о психоделиках и об их работе, он тоже имеет в виду работу мозга. Мате говорит о том, что наши травмы и наша застарелая эмоциональная боль сохраняются в нашем мозге статично, и продолжают работать так, словно с нами всё ещё происходит то плохое, которое произошло с нами когда-то.

Мате говорит, что для того, чтобы мозг перезагрузить, можно использовать психоделические препараты: либо грибы, либо другие препараты. С помощью них можно вызвать управляемый психоз. Мозг человека, который принял психоделики, если его наблюдать в том же самом энцефалографе и томографе, будет весь гореть, то есть у него активизируются те части, которые не были задействованы до сих пор. Это такой экстремальный EMDR. Когда нам нужно создать новые нейронные связи, мы засвечиваем весь мозг и потом то, что нужно, останется. Понятно, что когда действие психоделика прекращается, то мозг приходит в своё нормальное состояние, но он уже создал какие-то нейронные связи, он уже загорелся там, где не загорался очень давно – и потом, со временем, перерабатывает, и вся психика получает возможность по этим новым засветившимся активизированным нейронам строить какие-то новые связи, которые могут помочь в исцелении от той эмоциональной боли, которую человек чувствует.

У Мате есть эксперименты и исследования, у него есть клиники, в которых этим можно воспользоваться. Я знаю, что в Голландии есть такая клиника.

Что касается использования психоделиков, то тут нужно быть очень осторожным: регулярные множественные психозы никому на пользу не пойдут. Но управляемое использование таких веществ в клинике, с подготовкой и под наблюдением врача одноразово может помочь перезапустить какие-то процессы, которые в прошлом проходили как-то не так.

 

Вопрос из чата:

- Есть ли какая-нибудь статистика про раннюю травму и развитие фобий?

Есть статистика про то, что у людей с ранней травмой намного чаще встречаются фобии, чем у людей без негативного детского опыта.

 

Вопрос из чата:

- При эмоциональной зависимости от человека тот же механизм: это способ избежать эмоциональной боли?

Да. Тот же самый механизм. Мате говорит, что это совершенно естественно: если вам больно, то вы ищете облегчение, а если вам ничто другое не помогает, кроме зависимости, - это ваша беда (это не воля, это не выбор), это некая внутренняя обречённость на то, чтобы быть жертвой зависимости. Мате, конечно, в этом смысле абсолютно гуманистичен, абсолютно ненасильственен. Он двигается через эмпатию, через понимание, через сочувствие: «Дружок, если ты употребляешь наркотики, - значит тебе очень-очень-очень плохо и значит у тебя нет другого выбора, нет другого выхода, и все выборы, которые перед тобой стоят – это не выборы, а кокетство». На самом деле, если человеку безумно плохо, он будет искать облегчения и будет держаться за те способы, в которых он чувствует себя лучше. Собственно, Ру в сериале «Эйфория» нам об этом и рассказывает: когда она приняла наркотики, ей впервые в жизни стало нормально (не хорошо, а нормально).

И вот пробовать создать у этих людей возможность жить нормально является задачей всех тех исследователей, о которых я сегодня рассказывала.

 

Комментарий из чата:

- Как человек, выросший в дисфункциональной алкогольной семье, имею зависимость от эмоционального возбуждения и повышенную тревожность. Много лет учусь себя стабилизировать.

Интересную штуку говорит нам тот же Ван дер Колк. Он объясняет, почему люди, которые имеют комплексный ПТСР, могут стремиться к какому-то экстремальному возбуждению (адреналиновому или каким-то ссорам, страстным отношениям или поведению, которое вызывает угрозу). Это имеет отношение к реакции оцепенения. Если базовой формой существования мозга стало оцепенение, то все эти вещи просто помогают почувствовать себя живым, помогают почувствовать себя нормально. Люди, которые с оцепеневшим мозгом прыгают без парашюта с какой-то тарзанки, и человек, который с нормальным мозгом прыгает с тарзанки, испытывают совершенно разные ощущения. Если здоровый испытывает что-то экстремальное, какую-то эйфорию, страх или что-то неприятное – то человек с оцепеневшим мозгом может просто чувствовать себя нормально в тот момент, когда летит с тарзанки вниз, и ненормально во все остальные моменты.

 

Вопрос из чата:

- Есть ли работы Мате на русском?

На ютюбе есть фильм «Wisdom of Trauma» (Мудрость, сокрытая в травме), его можно посмотреть на русском языке.

 

Вопрос из чата:

- Могут ли ранние травмы нанести старшие братья или сёстры? Например, агрессия при ревности или пренебрежение.

Легко. Если мы говорим о маме, то говорим о младенческом периоде, на котором сосредоточились. Но нанести травму и помешать нормальному развитию может любой другой человек – особенно тот, который присутствует рядом с ребёнком регулярно.

 

Вопрос из чата:

- Как разговаривать о ранней травме с родителями, если предполагать, что она была? Есть ли в этом смысл? Возможно, этот разговор будет звучать как обвинение в их адрес.

Наверное, вам виднее, нужно вам это или нет, но вообще-то задача человека, имеющего дело с собственной ранней травмой, состоит не столько в том, чтобы её куда-то деть или получить какое-то извинение (хотя это тоже может быть важно), - сколько в том, чтобы помочь себе жить нормальной жизнью, то есть сделать свой мозг более здоровым. К этому разговоры с родителями отношения не имеют, они нужны для чего-то другого.

 

Вопрос из чата:

- Почему когда я приезжаю к родителям, то всегда чувствую какое-то оцепенение?

Скорее всего, что-то там происходит - что-то, имеющее отношение к тому, что ваш мозг начинает реагировать на угрозу, не остаётся расслабленным. В этом случае ваш мозг может реагировать на родителей как на какой-то триггер – что-то, что вызывает у вас воспоминания о том, что вам было опасно.

 

Вопрос из чата:

- От зависимости можно избавиться или она на всю жизнь?

В зависимости от того, что с ней делать. У меня есть надежда, что можно стать человеком, который в зависимостях не нуждается или нуждается не так сильно.

 

Вопрос из чата:

- Не являются ли психоделики неким быстрым способом решить свои проблемы? Это ведь будет иметь последствия. Другое дело, если человек пойдёт к психотерапевту.

Конечно. Какой-то разовый грибной трип где-нибудь на Бали может вас действительно привести к каким-то катарсисам или сделать для вас что-то хорошее, но это лотерея. Смотря с чем вы встретитесь. Смотря что с вами там произойдёт. Вам может стать после приёма психоделиков как лучше, так и хуже. Поэтому нет нужды ходить в такие опасные психотические состояния, если можно сходить в них в клинике под наблюдением специалиста.

У меня есть такая метафора про психоделики. Представьте, что вы живёте в тёмном доме и не знаете, что в нём по углам находится, не можете этим пользоваться. Психоделики действительно освещают весь дом, и когда действие препарата прошло, вы уже всё равно знаете, лучше ориентируетесь, у вас больше связей, больше возможностей двигаться. Но это был не солнечный свет – это был пожар. Дом был освещён за счёт того, что он загорелся. Всё время подпаливать свой дом, расшатывать свою психику вхождением в психозы через психоделики – это не полезно никому и никогда.

 

Вопрос из чата:

- Как вы относитесь к холотропному дыханию?

Как к одному из методов, который при определённых условиях может быть полезен. Но, честно говоря, я им не пользуюсь и я выступаю против такой – знаете – безусловной ценности катарсиса. Холотропное дыхание – катарсическая техника, и есть мнение, что катарсиса достаточно для того, чтобы…

 

КОНЕЦ ВИДЕО.