Наша сегодняшняя лекция – это лекция о Самости.

Сегодняшняя лекция с одной стороны может вызвать много вопросов, а с другой - она как будто способна дать много ответов на то, что витает в воздухе, или то, что беспокоит каждого из нас. Понятие самости фундаментальное, очень большое. Более того – именно к понятию самости пришла современная психотерапия как к своему ключевому понятию. Это важно.

Дело в том, что психология развивается, как и все остальные вещи на свете. Ей уже более полутора веков, и это логично, что наша методология и наша философия не стоит на месте – и в последнее время как будто эти изменения оформились в хорошо понятную ясную картину, которую можно объяснить и которой можно пользоваться.

Раньше тоже была ясная картина, но сейчас она как будто, во-первых, изменилась, а во-вторых – она яснее и непротиворечивее. Наверное, через полтора века всё еще не раз изменится, но на сегодняшний день понятие самости или понятие “self” – ключевое понятие, о котором говорят терапевты самых разных направлений.

 

Что означает эта эволюция и что означает понятие самости?

 

Если начинать с трудов Фрейда, то психология началась с идеи о том, что наши психические сложности – какими бы они ни были (антисоциальное поведение, страхи или другие неврозы, перверсии, навязчивые мысли) – заключаются в том, что какие-то наши драйвы (первичные эмоции) не получили своего свободного выражения, где-то были запрещены и теперь в каком-то абсурдном и извращённом виде действуют на нас и заставляют страдать.

Так, например, мы считали, что если у человека есть какие-то навязчивые мысли или страхи по поводу его сексуальной жизни или по поводу агрессии, мы (не мы в прямом смысле, а представители наших профессий: психологи, психотерапевты, аналитики) пытались интерпретировать это как глубоко сокрытые в бессознательном чувство, которое нужно достать наружу, которое природное, которое нормальное, присущее каждому человеку – и именно его запрет создаёт какие-то психические сложности.

Сейчас мы не перестаём так считать, однако эта картина дополняется понятием самости.

В чём разница?

Сейчас мы так же считаем, что наши психические сложности – это результат некоего замороженного невозможного к выражению и реализации психического материала, однако мы больше не считаем, что этот психический материал (например, агрессивный импульс или сексуальный импульс) просто природный и одинаковый для всех. Мы считаем, что он индивидуален, и каждый человек имеет такие психические сложности, которые очень логичны, исходя из той жизни, которая у него есть, исходя из того детства, которое у него было. То есть это не одинаковые сложности для всех, но разные, индивидуальные (в зависимости от того, что именно нас остановило от того, чтобы проявлять именно наши желания, проявлять какое-то поведение, проявлять чувства, которые свойственны именно нам). В общем-то, это и есть понятие самости.

Самость – то, кто я есть как биологическое существо, как щепка, которую несёт на волнах, моё собственное бессознательное (которое состоит из драйвов, сексуальных или агрессивных инстинктов). Я – это я. Я тот, кто я есть; я реален; я именно такой, других таких на свете нет. И я имею возможность либо выстроить для себя какую-то аутентичную (то есть подходящую именно мне) жизнь - либо буду страдать от разного рода психических сложностей, потому что моя психика не будет выражена прямо. А если она не будет выражена прямо, то она будет создавать разного рода психические симптомы. И современная психотерапия считает, что мы не столько должны размораживать или разблокировать какие-то первичные инстинкты – сколько должны соединиться с самими собой, понять логику собственного развития, увидеть трудности или поддержку в каких-то своих этапах для того, чтобы соединиться с самим собой, стать более чувствительным по отношению к тому, кто я есть, получить возможность, во-первых, совершать самые разнообразные выборы (где работать, где жить, иметь или не иметь детей; повседневные выборы: если я злюсь на маму, то каким образом хочу проявить агрессию, и хочу ли я её проявлять), исходя из того, кто я есть.

Оказалось, что это очень важно: возможность действовать, исходя из того, кто я есть. И оказалось, что соединение с самим собой и психотерапевтическая помощь, которая нацелена на то, чтобы усилить этот контакт, чтобы помочь человеку осознать себя тем, кто он есть, или даже стать тем, кто он есть, - приносят максимальный результат. И терапевты, которые работают сейчас, уже давно говорят о том, что их техника эклектична (если мы гештальтисты, мы можем использовать интерпретации, а если мы психоаналитики – можем использовать вещи, происходящие внутри наших клиент-терапевтических отношений). Это по большому счёту не так важно, как важна сама направленность: и те, и другие, и третьи в длительной терапии работают на то, чтобы помочь человеку обрести свою самость, укрепить эту самость, и мы обнаруживаем, что именно этот процесс - как никакой другой - помогает человеку лучше справиться с симптомами психического неблагополучия, психологического и эмоционального страдания.

 

Итак, самость – это то, что мы собой представляем, но при этом самость не является неким оторванным процессом, она не развивается сама по себе. У самости есть своя логика развития, но если, например, мы возьмём сто случайных младенцев и поместим их в сто случайных семей – какие-то вещи в их психическом развитии будут всё равно очень похожи в плюс-минус одинаковых условиях. Я не имею в виду какие-то запредельные условия, но в плюс-минус благополучных семьях все эти сто случайных младенцев будут развиваться, например, от предметной деятельности к игре, потом к контакту со сверстниками – это одинаковая для всех логика, но она более специфична и она во многом зависит от того, какой именно рядом с нами находится человек.

Самость изначально очень связана с тем, какой именно взрослый находится рядом с нами. Я буду говорить про мать, но сразу сделаю оговорку, что не всегда это биологическая мать – это тот человек, который осуществляет над младенцем первичный уход. Первичный уход – огромный и очень важный процесс, который связан не только с тем, что младенца кормят, поят: он непосредственно связан с тем, что любые потребности младенца человек, который находится с ним рядом (мать или другой человек), моментально удовлетворяются. Это то, что называется в логике развития самости стадией абсолютной зависимости. Это первая стадия развития самости.

Первый этап происходит между младенцем и его матерью. Когда мы рождаемся на свет, мы рождаемся, ничего по большому счёту из себя не представляя. Наша психика находится в хаосе. Я как-то регулярно называю это состояние психозом, но клинические специалисты, конечно, обратят внимание на крайнюю неточность этого термина, но мне нравится его образность. Младенец, эмоции которого спутаны, границы которого спутаны: ещё ничего в его психике не сформировалось, кроме потребностей (есть, спать, играть и т.д.) – их он способен ощутить. Но он ещё такой маленький и его психика ещё такая незрелая, что он даже не способен ощутить, кому именно эта потребность принадлежит и кто именно её удовлетворяет. Для того, чтобы в его психике и сознании появились эти категории, должно пройти достаточно много времени, а первые месяцы своей жизни младенец проводит в состоянии младенческой грандиозности, когда его потребности удовлетворяются как будто самим фактом того, что они возникли. Ему как бы достаточно захотеть есть – и его покормят. Понятно, что это процесс более сложный: рядом с ним находится мать, которая видит по самым разным проявлениям своего ребёнка (как он плачет, как двигается, какая у него температура тела и т. д.), что он хочет есть, что он встревожен или что он заболел. Её направленное на него внимание настроено именно таким образом, чтобы понимать у бессловесного существа его потребности. Такая первичная занятость (есть такой термин «материнская первичная занятость») обеспечивает младенцу, во-первых, выживание, а во-вторых помогает ему просто биологически прожить на этой земле достаточно времени для того, чтобы его мозговые структуры созрели и стало возможно двигаться дальше к чему-то ещё, к какому-то восприятию более сложного мира, который выходит за пределы младенческой грандиозности.

 

И двигается этот младенец ко второй стадии развития самости – стадии относительной зависимости.

Если на стадии абсолютной зависимости в этом младенческом хаосе для него нет ни его самого ни матери (есть некое спутанное воедино бытие, в котором его потребности удовлетворяются по факту их возникновения) - то на стадии относительной зависимости уже появляется мать как субъект. То есть постепенно младенец, становясь ребёнком, а потом взрослея дальше (стадия относительной зависимости быстро не заканчивается), - обнаруживает, что мать не просто его функция, его рука или нога, а что она вообще не часть его внутреннего мира. Ребёнок обнаруживает, что его мать существует на самом деле отдельно от него, она - другой человек, у неё есть своя психика, у неё есть свои чувства, у неё есть свои желания, свои дела – и это открытие (безусловно, крайне фрустрирующее) вызывает много чувств, но помогает обнаружить и важнейшую вещь для рождения нас как личности: обнаружить, что и я тогда тоже существую. Если в младенческом хаосе нет никого – то здесь, когда я вижу мать, которая обладает некой разницей со мной (у неё другое тело, другие желания)... когда я обнаруживаю её субъективность, то не могу не обратить внимание на то, что и я существую.

Мне помогает обратить на это внимание не внимание матери (продолжающееся в той же степени, как и во времена младенчества), но как раз перемена про то, что я становлюсь старше, её потребности тоже меняются, меняется гормональная история, которая в это время происходит – и это изменение материнских потребностей (её большее желание быть одной, её большая возможность говорить не только про меня и быть сосредоточенной не только на мне, но и на себе) даёт мне возможность обнаружить - через то, что она существует –то, что и я существую тоже. Это первое рождение личности, которое происходит где-то в возрасте около трех лет.

 

У нас есть стадия абсолютной зависимости и есть стадия относительной. Чего здесь не хватает?

 

Ответ из чата:

- Полной независимости, автономности.

 

Это был вопрос с подковыркой. На самом деле – нет. Ответ неверный, но это не ваша вина, а как раз феномен, о котором я и хочу сегодня рассказать.

 

Ответ из чата:

- Не хватает переходной стадии…

 

Совершенно верно. Когда мы смотрим на стадии абсолютной и относительной зависимостей, нам кажется, что не хватает стадии независимости (как будто венец нашего развития и развития нашей самости находится там, где мы можем ощущать себя совершенно отдельными от другого человека и строить с ним связи, в которых его роль – скажем так – минимальна). На самом деле такой стадии не существует. Мы не достигаем её никогда в течение своей жизни, и это совершенно нормально.

Про стадию независимости есть много фантазий, но она не нужна и недостижима.

 

Стадия переходного объекта расположена между стадией абсолютной зависимости и стадией относительной.

Абсолютно зависимый от матери младенец, который не осознаёт ни себя ни её, должен каким-то образом скакнуть в своём психическом восприятии в такую точку, когда он был бы способен воспринимать и её и себя. Согласитесь, это достаточно большое расстояние, и очень логично, что это не происходит в момент, что это требует достаточно длительного времени (обычно около двух лет: с возраста шести-восьми месяцев, когда ребёнок начинает заканчивать стадию абсолютной зависимости, где-то до трёх лет). Трёхлетний возраст у нас считается началом новой фазы отношений, когда личность ребёнка рождается вместе с тем, что рождается и его восприятие матери как субъекта. То есть пару лет это занимает: когда ребёнку необходимо медленно привыкнуть к тому, что его мать существует как определённый объект, а значит и он сам существует как определённый объект. Это связано с большим количеством фрустрации от отказа от этой младенческой грандиозности с большим количеством сепарационной тревоги, и дети в это время склонны к тому, чтобы взять какой-то объект (предмет, который можно персонифицировать: мягкая игрушка, венчик для взбивания яиц, например, бытовые предметы самого разного назначения). Ребёнок берёт переходный объект, который точно принадлежит внешнему миру (он об этом знает), и начинает относиться к нему так, словно это объект его внутреннего мира; так, словно это часть его тела или часть его психики.

Например, если мама в этом возрасте уже не всегда доступна, то этот предмет ребёнок всегда держит при себе, обращаясь с ним таким образом, словно у него нет собственной воли. У предмета действительно нет собственной воли, поэтому он и становится костылём, на котором ребёнок постепенно учится воспринимать более сложный мир человеческих взаимоотношений. Этот предмет всегда с ним, его можно положить в кровать, его можно побить. Этот предмет никогда не выразит своей субъективности, потому что этой субъективности у него просто не существует. И с помощью этого предмета (переходного объекта) ребёнок постепенно привыкает через сброс фрустрации и сброс своих агрессивных чувств и через то, что он находит место для сохранения своих фантазий о всемогуществе – он даёт себе время для того, чтобы его мозг созрел для восприятия более сложных вещей.

Переходные объекты обычно напрочь забываются и нежных чувств к ним не сохраняется, потому что на самом деле нежных субъективных переживаний к этим мягким игрушкам или венчикам для взбивания яиц не было. Здесь родители часто ошибаются, думая, что это любимая игрушка. Это не любимая игрушка: когда ребёнок вырастит, он про переходный объект может ничего и не вспомнить, потому что ребёнок его так и не обнаружит. Это не будет чем-то, на что он обратит внимание как на отдельный, лежащий вне себя феномен. Он будет относиться к нему так, как хочет относиться к матери, но она уже не хочет, да и его развитие требует того, чтобы он двигался дальше.

Если, например, маленький ребёнок с мамой поругался, мама может сердиться, может меньше хотеть с ним играть, - то этот переходный объект никогда на ребёнка не сердится. Переходный объект можно побить, можно со злостью выкинуть…

 

Вопрос из чата:

- Этот предмет всегда есть в развитии ребёнка? Не могу вспомнить, чтобы у меня такой был...

 

Я и говорю: вы потом и не вспомните этого, потому что переходного объекта для вас, для вашего сознания и не было. Это потом у нас появляются любимые игрушки, которые мы любим за что-то, которые мы наделяем какими-то чертами, с которыми вступаем в какие-то взаимодействия.

Переходный объект – это костыль, на котором ребёнок ковыляет через переходную стадию к стадии относительной зависимости, в которой он будет уже более и менее (чем дальше – тем больше) смиряться с тем, что каждый из нас отдельный человек. С переходным объектом ребёнок пока осуществляет свою младенческую грандиозную власть над тем предметом, который он выбрал в качестве переходного объекта.

И это очень важно: потеря этого объекта может быть очень травматичной. Травматичной не в том смысле, что ребёнок будет переживать горе от потери любимой игрушки – это не горе. Чувства, которые испытывает ребёнок до трёх лет, которые каким-то образом утратил свой переходный объект (например, его выбросила мама или ребёнок попал в больницу, где переходный предмет недоступен) – отличаются от горевания по потере важных отношений. Они заключаются в столкновении с фрустрацией, с ужасом своей неграндиозности и с ощущением очень сильной сепарационной тревоги, которую у него не получается прожить.

Заменить один предмет на другой тоже не получается: должно пройти время для того, чтобы психика ребёнка на этот предмет распространилась и его присвоила. И мы говорим про то, что если были трудности с переходным объектом (если он был невовремя утрачен), то тогда мы можем подозревать в будущем наличие каких-то пластов сепарационной тревоги, которая будет иметь отношение опять же не к важности конкретного человека, которого могу потерять, а к трудностям существования моего.

На стадии переходного объекта я учусь осознавать себя как реального через то, что я постепенно могу обнаруживать субъективность своей матери и её реальное существование – а значит и я постепенно рождаюсь как реальный существующий субъект, с которым буду иметь дело всю оставшуюся жизнь. И в этом месте переходный объект – просто игрушка или венчик, но при этом он играет огромную роль помощи и поддержки и времени, которые необходимы на то, чтобы эти сложнейшие изменения внутри психики провернуть.

 

Вопрос из чата:

- Можно ли сказать, что нарциссы используют в качестве таких объектов реальных людей?

 

Нет. Про нарциссизм немного другое. Скажу про это позже. У нарциссов возникают трудности не на стадии переходного объекта, а на стадии относительной зависимости. У них есть трудности с объектом: объект уже существует, «я» уже существую, но отношения специфические. Я об этом скажу.

 

Вопрос из чата:

- Могут ли во взрослом возрасте такие переходные периоды повторяться на разных жизненных этапах? Будут ли схожие чувства утраты, грандиозности и тревоги?

 

Да. Если у нас на переходном возрасте (нашем собственном, маленьком) что-то не состоялось, что-то не сложилось достаточно прочно – то мы склонны к повторению сепарационной тревоги и фрустрации грандиозности на протяжении всей своей жизни. Об этом я тоже расскажу подробнее, потому что самость здесь формируется особенным образом. Если здесь [Анастасия показывает на доску, где написано «относительная зависимость»] самость уже есть и субъект уже есть, но есть сложности в отношениях (это тоже трудности самости, но более лёгкие) – то вот здесь [Анастасия показывает на доску, где написано «переходная стадия»] уже появилась немножечко, но ещё не укрепилась. И вот это как раз мы будем называть хрупкой самостью (заявленная тема лекции: лекция о хрупкой самости).

Если возникают трудности на стадии абсолютной зависимости, то тут ещё нет никакой самости, нет никакого субъекта – есть только психоз, и если ребёнок задерживается на этой стадии, то мы получаем трудности совершенно других масштабов (трудности психотические, к самости не относящиеся). На стадии абсолютной зависимости трудности возможны только, если нет рядом объекта, а это достаточно сложно представить, потому что, если рядом с младенцем нет объекта, он погибает. Даже если собака ребёнка выкормит, у него будет самость развиваться (в отношениях с собакой, в зависимости от того, какая она). Мы читали про детей-маугли – в каком-то смысле можно здесь эту историю использовать как иллюстрацию.

 

Вопрос из чата:

- Мне терапевт говорил, что если во взрослой жизни есть созависимость, то переходным объектом может быть и партнёр.

 

Конечно может. И терапевт может быть переходным объектом. Более того – при терапии, если мы обнаруживаем трудности с самостью на переходной стадии, - мы как терапевты в каком-то смысле и позволяем себя использовать в качестве переходного объекта. Подставляем себя как костыль для того, чтобы человек это место, наконец, проковылял и достиг какого-то иного этапа в своём развитии. Конечно, это может делать и партнёр тоже.

 

Вопрос из чата:

- То есть это скорее про пограничных клиентов история?

 

Теоретический материал сегодняшней лекции принадлежит психоаналитику Фрэнку Саммерсу. Он в своей личной идеологии как раз и выступает за то, что пограничное расстройство личности и пограничные клиенты – это и есть люди с хрупкой самостью, и стоит их воспринимать таким образом. Есть такая идея, и симптоматика действительно очень подходит для этой идеи. Я не буду высказываться «за» или «против», но скажу так: это прекрасный новый и объединяющий многие вещи взгляд, которым вполне можно пользоваться.

 

Вопрос из чата:

- Как соотносятся эго и самость?

 

Это, в общем-то, термины из разных идеологий, но их можно считать условно идентичными.

 

Переходим к независимости и к трудностям самости.

 

Мы существуем в отношениях. Мы существуем в романтических, деловых, в психотерапевтических отношениях. Наша самость связана с отношениями. Вопрос независимости – это не столько вопрос этапа развития, которого мы должны достичь на протяжении своей жизни, сколько отражение фантазий, которое позволило бы избежать тех трудностей, которые существуют внутри отношений.

Внутри отношений происходят разные вещи, и ребёнок – а потом и взрослый – на стадии относительной зависимости, на которой мы все и остаёмся [мы безусловно продолжаем развиваться, познавать себя и другого человека, и то, как устроен наш мир, но всё равно остаёмся на этой стадии]… Внутри отношений происходят разные вещи: мы можем ссорится, можем расставаться, кто-то из нас может делать для другого человека очень неполезные вещи (в отношениях встречается насилие и абьюз, эксплуатация и измены и другие вещи, которых действительно неплохо было бы избежать). Но в отношениях случаются и хорошие вещи: верность, преданность, поддержка, нежность, и другой человек действительно способен удовлетворить для нас те потребности, которые мы сами для себя удовлетворить не можем. Но для того, чтобы я мог выносить трудности, которые естественно бывают в отношениях, нужно, чтобы моя самость была достаточно прочной и чтобы мои отношения с внутренним объектом так же были достаточно благополучными.

Без крепкой самости и без достаточно хороших отношений с внутренним объектом я буду бояться отношений, поэтому буду стремиться стать настолько самостоятельным, чтобы в отношениях не нуждаться, а это невозможно. Мы можем об этом фантазировать, мы можем изолироваться, но стадии независимости нет и не должно быть.

 

Что я имею в виду, когда говорю, что для того, чтобы вынести перипетии реальных отношений, нам нужна крепкая самость и хорошие отношения с внутренним объектом?

Здесь нужно сказать несколько слов о втором ключевом на сегодня понятии – это объектные отношения. Первое ключевое понятие – самость, она же self, она же условно Эго. Второе ключевое понятие – объектные отношения. По-простому это отношения с мамой: с той мамой, которая у нас на самом деле была, не с какой-то нафантазированной мамой. Те отношения, которые мы интроецируем – то есть помещаем внутрь себя, и то, каким образом мы относимся потом к самим себе. Объектные отношения внутри меня – это то, как я с собой разговариваю (похожим или тем же самым образом), как со мной разговаривала моя мама. Не только разговариваю: то, как я к себе отношусь, как я себя вижу или не вижу, обнаруживаю или не обнаруживаю. Вообще всё, что я делаю по отношению к себе, является результатом тех объектных отношений, в которых я сформировался как личность.

Изначально это происходит в отношениях с мамой, а потом мы говорим о том, что внутри отношений с партнёром у этих отношений может быть такая функция. Мы меняемся как личности, находясь с разными партнёрами. Внутри отношений с терапевтом может быть то же самое.

Чтобы было понятнее, можно разделять трудности самости на три больших блока и посмотреть, как именно объектные отношения влияют на те или иные сложности. Есть три основные трудности с самостью:

 

- самость, которую можно назвать «недостойная». Это тоже определение Саммерса.

- неадекватная самость

- хрупкая самость.

 

В первых двух типах самости проблемы будут возникать уже на этапе относительной зависимости. С хрупкой самостью проблемы будут возникать на стадии переходного объекта, и это более сложные сложности. Три основные трудности с самостью расположены по мере возрастания сложности проблем.

 

Недостойная самость

 

Недостойная самость – это когда я по умолчанию отношусь к себе как к человеку, который не очень достоин любви. Моим основным переживанием про себя является чувство вины. Недостойная самость – это чувство вины. То есть мои отношения с мамой были такими, что я внутри этих отношений пережил… Я ведь уже переживал себя, самость уже родилась какая-то, и я уже начал копить про себя информацию как про реально существующего человека – и обнаружил, находясь в отношениях с мамой, что я как отдельно существующий реальный человек недостоин её любви, потому что она мной недовольна, она меня критикует, потому что она как-то всегда хочет от меня чего-то большего (чего-то, чего я не делал: учусь нехорошо, с игрушками обращаюсь плохо, внимания недостаточно маме уделяю, мол, плохой сын или плохая дочь). Критикующая недовольная мама, критикующий и недовольный партнёр по этим отношениям рождает во мне самость, которая ощущает себя виноватой, недостойной и незаслуживающей любви.

Таким образом, если я такой человек, который ощущает себя недостойным и который несёт по жизни такое недостойное представление о себе – это влияет на то, как я делаю свой выбор, и влияет на то, как я вообще живу. Человек, который чувствует себя достойным, и человек, который ощущает себя любви недостойным – это два разных человека: у них очень разные жизни как в мелочах, так и в больших вещах тоже.

Человек, который «недостоин любви», ощущает себя недостойным – например, будет специфическим образом обращаться со своей агрессией. Если я ощущаю, что со мной всё окей, если я не чувствую вины – то когда испытываю агрессию, я могу об этом сказать, могу предъявить её кому бы то ни было. Безусловно, я могу выбрать такой способ, чтобы он соответствовал контексту и моим планам и целям на эту жизнь, но так или иначе я могу не терпеть, если мои границы нарушены, если меня ущемляют или относятся ко мне несправедливо, я предъявляю претензию к миру и к отношениям на то, чтобы ко мне относились уважительно, поскольку чувствую себя человеком, достойным любви.

Если же я испытываю про себя вину, ощущаю себя недостойным – то тогда эту агрессию я скорее разверну на себя, поскольку я и так виноват, а если я сейчас приду и скажу что-то, например, начальнику: «Мало мне платишь!», то испытаю сильное чувство, что что-то себе придумал, что я прыгнул выше головы, нельзя так делать, меня сейчас уволят. Я никогда и не пойду к начальнику, исходя из таких чувств. Это самый примитивный пример, однако я думаю, что вы можете переложить собственное знакомство с вашим чувством вины на то, как оно останавливает вас от того, чтобы вы жили лучшей жизнью: более хорошей, более качественной, и от того, чтобы вы проявляли как раз-таки аутентичные чувства.

Пример посложнее. Если я всё время чувствую себя виноватым и недостойным, то, наверное, если моя мама хочет внуков, передо мной вообще не стоит вопрос о том, а хочу ли я стать отцом/матерью, и хочу ли этого сейчас. Тогда я почти наверняка выполню просьбу мамы или любого другого значимого человека, даже не задумавшись о том, что мои истинные желания могут отличаться. И безусловно женщина, которая рожает детей не по своему желанию, потом имеет больше психических сложностей в своём материнстве, чем женщина, которая делает это, исходя из реального желания стать матерью.

 

Неадекватная самость.

 

Вот здесь у нас объект [Анастасия показывает на доску, где написано «Недостойная самость»] внутри объектных отношений критичный и недовольный, а в случае неадекватной самости объект стыдящий.

Неадекватная самость – это когда я ощущаю себя человеком, чьи чувства, потребности или другие какие-то движения души настолько неадекватны, что их не должно существовать, они не валидны. Я как будто чувствую то, чего нормальные люди не чувствуют. Я как будто хочу того, чего хотят только больные и извращенцы, например.

В неадекватной самости объект, с которым я взаимодействую, - стыдящий и идеализированный. Это такие особые объектные отношения, когда мама говорит ребёнку: «Я этого не делаю, посмотри на меня. Я всю жизнь делала вот так, а ты только посмотри на себя: ты вот это делаешь и это».

В области неадекватной самости как раз лежит нарциссическое нарушение, а в области недостойной самости – депрессивное нарушение (если вы знакомы с идеей о ретрофлексии, разворачивания агрессии против себя – это приводит к депрессивным нарушениям разной степени тяжести).

Нарциссические нарушения у неадекватной самости – безусловно более тяжёлые, чем депрессивные. Это про то, что моя истинная самость ощущается ничтожной, и я сам по себе ощущаю себя человеком, который уродился настолько дефектным, что ему вообще с собой не надо иметь дела: ему надо как можно лучше притвориться или как можно быстрее стать грандиозным идеальным человеком, к которому нет и не может быть никаких вопросов просто потому, что он такой грандиозный и идеальный. Ничтожная самость у людей с нарциссическими расстройствами вытесняется, остаются только грандиозности, и мы с вами имеем то, что имеем с ними потом в отношениях. Объектные отношения, которые происходят у них внутри, - это, конечно, адоподобные отношения про то, что каждое его аутентичное проявление проходит через такие жёсткие фильтры стыда, что у них нет никакой возможности попасть наружу, поскольку с каждым его проявлением будет что-то не так, кроме каких-то идеализированных (которых он и старается держаться).

 

Хрупкая самость.

 

Хрупкая самость – нарушение, которое возникает тогда, когда самость не успела сформироваться и осталась хрупкой.

Недостаточно сформированная самость в первую очередь проявляется в достаточно конфликтном и амбивалентном поведении. Так как мы зависли на переходной стадии, нам как будто одинаково доступны и одинаково недоступны стадия абсолютной зависимости и стадия относительной зависимости. И мы между… Любое время «между» - это время, в котором нет какой-то стойкой опоры. Мы не можем двумя ногами встать туда, где «между» – мы можем только одной ногой стоять здесь, а другой – здесь.

 

Что происходит с такими людьми?

 

Психику, которая стремится к обретению самости, шатает между тем, чтобы с объектом слиться, и тем, чтобы от него дистанцироваться - потом слиться - потом дистанцироваться. То есть, грубо говоря, есть «Я», и первый способ мне себя укрепить – это слиться с объектом, стать снова одним целым с мамой, потому что в этом возрасте и в этом периоде у меня таких проблем не было (мы были одно целое – я и не знал, кто я такой, но моя мама точно знала, кто мы такие, и этого было достаточно).

Стремление к слиянию. Это действительно очень похоже на симптоматику пограничных клиентов, которые прямо говорят о своей огромной потребности в отношениях, о том, что они как будто ищут и никак не могут найти человека, с которым бы они могли стать единым целым, а он всё не попадается и всё не так, и всё эти отношения никак не могут сложиться. Здесь проблема не в том, что не попадается человек, тоже склонный к слиянию (таких людей достаточно, и не всегда это люди с хрупкой самостью и не всегда пограничные люди)… Лично я считаю, что хрупкая самость – это не только пограничный тип личности. Я думаю, что с помощью этого термина («хрупкая самость») чуть ли не каждый из нас может исследовать какие-то пробелы в нашей собственной самости. Поняв, как это работает, мы можем обнаружить какие-то собственные хрупкие части.

Поскольку независимости не существует (любой человек так или иначе в какой-то период своей жизни стремится к слиянию), найти человека, который готов на слияние, не сложно. Проблема заключается не в этом, а в том, что когда хрупкое недостаточно оформленное эго с несформированными границами «Я» сливается с кем-то – то теряет даже подобие границ. Это вызывает сильную тревогу. «Я», моя психика стремится к тому, чтобы, наконец, начать существовать. Я думаю, что я получу ощущение того, что я существую, в отношениях с другим человеком, слившись с ним. Но когда я прихожу в эти отношения, то обнаруживаю, что вместо того, чтобы я начинал существовать, меня становится ещё меньше (что совершенно логично). Я снова попадаю в место, где нет ни тебя ни меня. Тревога меня вышвыривает из этих отношений. И я из этой тревоги двигаюсь к изоляции или к какой-то такой дистанции, на которой эта тревога может пройти. То есть обнаружив, что когда я с человеком сливаюсь, я себя не приобретаю, а теряюсь, - я пугаюсь и отхожу от людей настолько далеко, пока мне не станет одиноко.

Одиночество в свою очередь вызывает сепарационную тревогу. Сначала человека одолевала тревога поглощения (в слиянии), а в одиночестве начнёт беспокоить сепарационная тревога. То есть мне и с человеком плохо, потому что я переживаю, что меня поглотят, потому что меня не существует, мои границы плохие и я ощущаю, как теряю собственную личность. Тревога поглощения выталкивает меня из отношений, я набираю дистанцию до такой степени, что чувствую одиночество. Когда мне одиноко, я ощущаю непрожитую сепарационную тревогу (которой раньше, когда я был маленьким, не было уделено достаточно времени, поэтому она возвращается ко мне снова и снова в попытках, наконец, успокоится). Из этой сепарационной тревоги я снова лечу в стремление к слиянию с человеком, который на это готов, - и вот такие качели происходят со мной всё время.

Наверное, если говорить не о большом условном психическом расстройстве, а о более повседневном – то эти качели мы можем осуществлять внутри текущих достаточно хороших отношений, прыгая то к слиянию, то к изоляции. Большая беда состоит в том, что здесь нигде не хорошо: нет никакого центра, в котором можно было бы зависнуть, потому что это «между», а там, где «между» - там ничего не существует. Тут земля и тут земля, а между – бездна. И вот в этой бездне от края до края люди с хрупкой самостью себя и ощущают.

Так как эти трудности возникают из-за какой-то остановки, нарушения развития в довольно раннем возрасте (с шести-восьми месяцев до трёх лет) – то здесь же мы имеем дело с феноменом того… Даже не потому, что дело происходило в очень раннем возрасте, а потому, что самость не сформирована, а когда она не сформирована, то человек ничего о себе не знает (или почти ничего).

Это касается не только того, что я не знаю, какой я, например, человек в смысле морали и совести: я ещё и не знаю, что я чувствую, и не знаю, чего хочу. И при этом – несмотря на то, что я этого не знаю – я же всё равно остаюсь человеком с психикой: психика работает непрерывно, независимо от того, в курсе мы о происходящей в ней работе или не в курсе. Во мне всё равно постоянно есть чувство, постоянно есть потребность. В жизни психики нет никакой паузы (вчера чувствовал, сегодня не чувствую, а завтра не буду – такого не бывает). Если я ощущаю, что вчера была эмоциональной, а сегодня ничего не чувствую – это не про то, что чувств в данный момент нет: они есть, но они ушли куда-то глубже, ушли из моего сознания по какой-то причине.

Люди с хрупкой самостью, с малым количеством знаний о себе, с неустойчивым контактом с самим собой, - склонны к тому, что называется «отыгрывание». Отыгрывание – это процесс, когда я снаружи (то есть внутри своей настоящей жизни, внутри своих реальных отношений) делаю что-то, что абсолютно точно послужит отражением каких-то моих чувств, но я про эти чувства ничего не знаю. Если на секундочку вернуться к Фрейду, то это та самая фрейдистская идея про оговороки: про то, что оговорки не случайны.

 

Пример: сидят два психоаналитика и один другому рассказывает:

- Вчера так с женой оговорился, что до сих пор стыдно! Хотел попросить передать мне соль за столом, а вырвалось: «Ты мне, сука, всю жизнь испортила!».

 

Это как раз отыгрывание: я знать не знал, когда сидел за завтраком с женой, что на самом деле я на неё злюсь, но какое-то моё поведение уже состоялось и выразило мои эмоции. Такие люди страдают от того, что обнаруживают себя в каком-то поведении, которого они вроде бы и не понимают и точно не хотели бы. Это могут быть драки, например, или какое-то поведение с другими людьми, которое от них отталкивает (например, много без умолку говорить, перебивать собеседника или липнуть к человеку так, что это его пугает, контролировать или даже преследовать). Такие люди знают, понимают головой, что это нехорошо - но они регулярно обнаруживают себя в том, что опять поступают подобным образом. Причина у такого поведения только одна: я чего-то про себя не знаю; я делаю что-то не просто так (это не звёзды так повлияли, это не сглазили меня); у меня есть какой-то мой личный психический материал, который заставляет меня сейчас это делать.

Если я не знаю, что это за психический материал, то не могу с ним как-то осознанно поступить: например, не могу его вербализовать. Но психика стремится к тому, чтобы проявить всё, что в ней есть, поэтому я буду отыгрывать. И поэтому такие люди (и каждый из нас с вами) могут страдать от двух вещей: от тревог в текущих отношениях [Анастасия показывает на доску, где схематично описаны тревоги слияния, одиночества и всё, о чём она говорила сегодня на лекции] и от симптомов отыгрывания, когда мы делаем что-то, чего не хотим, или думаем что-то, чего не хотим думать (сюда относятся и навязчивые мысли). И мы не понимаем, что происходит, поскольку то, что мы делаем во время отыгрывания, может совершенно не соответствовать тому, чего бы мы хотели для себя внутри нашей жизни. Например, мне бы хотелось какой-то большой дружеской компании, но при этом я всех от себя отталкиваю своей агрессией – это же настоящее страдание (оно вызывает много сочувствия, если человек выплёскивает агрессию не на мне).

 

Комментарий из чата:

- За четыре года терапии прошла от хрупкой самости до недостойной.

 

Офигенный результат! Это большой успех. В чём засада с терапией и с восстановлением вот этих всех вещей? Даже когда мы маленькие, на это требуется много времени: два с лишним года. Когда мы взрослые, на то, чтобы вернуться туда и заново пройти, может потребоваться ещё более длинный путь. Если вы за четыре года от хрупкой (пограничной) самости вышли на верхний уровень невротической самости, то честь вам и хвала.

 

Комментарий из чата:

- Самость – это самоощущение. Интроекция порождает аффект чувств. Аффект чувств создаёт акцентуацию характера. Акцентуация создаёт комплексы. Пришло время поработать над собой.

Кто-то создал целую логическую систему и структуру в комментариях.

 

Комментарий из чата:

- Динамика аффекта хрупкой самости мне напоминает шизоидный.

 

Да, в этом действительно есть такие ассоциации: одновременно страх принадлежности и страх одиночества. В данном случае мы рассматриваем скорее пограничную, чем шизоидную динамику.

Комментарий из чата:

- Хрупкая самость – это про контрзависимых: «иди отсюда, но далеко не уходи».

 

Наверное, мы можем пользоваться разными терминами. Я думаю, что тут важно не столько то, как мы это называем – сколько логика развития, о которой мы с вами сейчас поговорили; логика в настоящем, которая у нас сейчас на доске [Анастасия показывает на схему, нарисованную по материалам лекции]; логика того, как с этим поступать дальше.

 

Комментарий из чата:

- Что именно делает родитель, чтобы сформировалась хрупкая самость?

 

Родитель не делает нечто такое, что потом делает терапевт. Я сегодня буду рассказывать про терапию хрупкой самости - станет ясно, о чём говорю.

 

Комментарий из чата:

- Может ли мать быть очень любящей, но при этом стыдящей?

 

Да, легко.

 

Комментарий из чата:

- В какой момент относительной зависимости должно появиться объектное постоянство и что должно этому способствовать?

 

Не назову конкретных фамилий и не назову конкретных книг, но в моих представлениях как будто есть информация, что для объектного постоянства нужен достаточный опыт постоянства объекта. И этого вполне достаточно. То есть если мы находимся в отношениях с человеком, который достаточно продолжительное время (для нас достаточное) остаётся с нами либо возвращается к нам, достаточно постоянным в своих проявлениях – то так или иначе со временем мы это постоянство познаём и в итоге получаем.

 

Комментарий из чата:

- К какому типу характера относится недостойная самость?

 

Как будто мы говорим про депрессивный характер, но я полагаю, что – если мы говорим не на уровне патологии характера, а на уровне личностных черт –думаю, недостойной самостью может обладать представитель любого типа характера.

 

Комментарий из чата:

- Как помочь себе выйти из этих качелей сближения/одиночества?

 

Попробую рассказать далее.

 

Комментарий из чата:

- Недостойная и второй тип – это про невротическую структуру, а хрупкая – про пограничную?

 

Ну вроде как да.           

 

Как же вам ответить на вопрос о степени нарушений… Наверное, пока я склонна к тому, что любой человек в течение своей жизни вполне может побывать во всех трёх состояниях. Я имею в виду не самость, а о невротичном, пограничном или даже психотическом. Один или пару раз за жизнь случившийся психоз вполне нас может ждать или прятаться в нашем прошлом. Мы – живые люди, с нами случаются разные вещи. Сегодня мы говорим про то – вне зависимости от того, на каком именно этапе функционирования я нахожусь – насколько я в этом соединён с собой; насколько я способен к тому, чтобы замечать и быть чувствительным к тому, что я чувствую и чего хочу; насколько я способен к тому, чтобы, исходя из этого своего материала, поступать как-то во внешнем мире. Напрямую связать с уровнем функционирования прямо сейчас я не могу, да и, наверное, это не нужно.

Когда мы говорим о психозе, вопрос самости стоит не на первом месте для решения проблем психотика: сначала нужно убрать психоз, а потом разобраться, что там ещё происходит. С другой стороны, психоз вполне может быть реакцией на трудности с самостью: на какой-то серьёзный остановленный внутренний материал, который отыгрывается через психоз – и есть идеи, есть такие работы, которые исследуют психоз как отреагирование и ничего больше. Конечно, мы сейчас говорим не о хронических психотических заболеваниях, но я считаю, что разовые ситуативные психозы вполне возможно и даже вполне терапевтично интерпретировать, оценивать и исследовать с точки зрения отыгрывания (т.е. что именно человек в своём психозе сделал или что человек в своём пограничном периоде натворил, что отыграл и что за материал в конечном счёте за этим стоит).

 

Итак, поговорим про терапию и самопомощь при всех трёх видах самости.

 

Есть варианты: недостойная с виной, неадекватная со стыдом и хрупкая со слабостью границ. В чём могут состоять основные подходы (терапевтические и партнёрские, если у вашего близкого человека есть такие сложности, и подходы к самопомощи)? Что нужно больше всего таким людям?

Например, человек живёт, ощущая себя недостойным любви и виноватым. Или человек, который ощущает себя постыдным, неадекватным.

Слово «принятие» с одной стороны очень эмоциональное и непонятное, но феноменологически его довольно сложно описать. Что значит «принимающая позиция» и что значит «непринимающая»?

Я бы использовала здесь слово «уважение». Это моё личное слово – вполне возможно, что вам оно не подойдёт и вы с ним не согласитесь. Вам не кажется, что уважение – это то, чему проще научить наших клиентов, если мы терапевты?

Например, если человек разозлился и считает себя из-за этой злости плохим недостойным человеком… На маму, например, разозлился – и теперь переживает, что он плохой сын, а она ему посвятила жизнь.

Что такое «принятие»? Как научить его принимать себя – то есть что конкретно себе сказать – не очень понятно. Но уважение – это про то, чтобы попробовать… Кстати, слова эти про одно и то же. Если я сейчас попробую описать, что именно имею в виду, это можно будет назвать и принятием и уважением. Мы можем научить этому человека: тому, что его эмоции, во-первых, имеют реально существующие основания. То есть если ты разозлился, значит у тебя была какая-то причина: без причины ты не злишься. Если ты это чувствуешь – значит что-то случилось. Вспоминай, что случилось до того, как ты испытал это чувство. Уделить ему время, внимание…

Например, он разговаривает по телефону с мамой, а потом рассказывает, что она жаловалась ему на свои болячки, что у неё нет денег- и он ощутил себя таким злым, а потом таким плохим. А как ты думаешь, почему, когда твоя мама рассказывает тебе о том, что она болеет и у неё денег нет – почему ты разозлился? Он вполне может ответить: «Потому что я плохой человек». Ну а есть ли ещё причины? Может, есть какой-то более широкий контекст? Может, этот разговор – не единственный? Может, это частые или регулярные разговоры, в которых чувствуешь себя таким образом?

То есть проявить уважение (может быть проявить принятие) – значит уделить время тому, чтобы поговорить о чувстве, а не просто искать способ его себе запретить. Попробовать разобраться в том, что это за чувство, почему оно возникло, какая у него есть логика возникновения (которая существует во внешнем мире); обратить внимание человека на то, что его чувства не «сферический конь в вакууме» и они являются реакцией на что-то. По-моему, это проявление уважения, но может быть и проявление принятия. Постепенно таких людей можно научить тому, что их психический материал всегда имеет причины (желания и чувства не взяты с потолка).

 

Кстати, вот вам вопрос: относитесь ли вы уважительно к своему психическому материалу? Когда вы испытываете что-то. Задаёте ли вы себе вопросы: «Почему я это испытываю? Что же со мной произошло?»? Или ваш внутренний диалог скорее строится как упрёк: «Опять я это испытываю! Как бы мне сделать так, чтобы это прекратить?». Если вас больше интересует то, какими вы должны быть для того, чтобы заслуживать любви, а не то, какой вы есть – то тогда ваш внутренний диалог скорее будет происходить по второму сценарию. А терапевт или какой-то внимательный устойчивый партнёр, задавая вам уважительные вопросы о причинах вашего состояния, может вас постепенно научить и тому, что вы и сами начнёте себя об этом спрашивать.

Да, и здесь ещё важно с уважением: что я проявляю своим вниманием и своими вопросами уважение к любому твоему эмоциональному материалу и не пугаюсь, не считаю, что ты должен быть каким-то другим.

 

Валидизация

 

Неадекватная самость – это стыд. Со стыдом работать, безусловно, сложнее. Но слово, которое здесь очень подходит, это «валидизация». В случае валидизации (в отличие от уважения) можно сделать акцент на том, что сам клиент может переносить свои переживания как неадекватные, и не просто говорить: «Вот, я неадекватно разозлился», а рассказывать историю, которая правда будет звучать так, словно он разозлился неадекватно.

Например. Сейчас история не про злость, но… Например, получив за сессию все пятёрки и одну четвёрку, человек может рассказывать об этом опыте как об опыте поражения, как о том, что вызывает у него чудовищный стыд. Он может говорить: «Я не могу открывать свою зачётку. Я вообще не знаю, как идти в этот университет после каникул из-за этой четвёрки».

Когда слушаешь такие истории, первое, что возникает – это как раз раздражение и ощущение, что этот студент неадекватен. И вот это раздражённое ощущение его неадекватности и желания его переубедить, является достаточно частой реакцией на людей, которые ощущают свою самость как неадекватную, не передают её с помощью проективной идентификации. И здесь серьёзный нюанс в работе терапевта, которому приходится с этими своими чувствами справляться.

Что здесь терапевтично? Конечно, не переубеждать человека в том, что его чувства неадекватны (это и так сделает его окружение, которое плохо перенесёт его самокритику из-за оценки), а внимательно и уважительно порасспрашивать про то, почему вот эта четвёрка вызывает у него такое сильное чувство стыда. Есть ли какой-нибудь контекст у чувства стыда? Как долго это происходит? Может, человек в целом склонен к таким реакциям? Может, это какой-то страх. Может быть, ему так важно отучиться, с таким трудом он туда попал, что теперь каждая его неидеальность вызывает страх, что можно вылететь из института, не справиться. И даже малейшая неидеальность в учебе вызывает сильную тревогу, он чувствует себя напуганным.

Но и первая реакция раздражения на человека, который парится из-за четвёрки, восприятие его как неадекватного – может часто присутствовать в отношениях с такими людьми.

Время, уважительно потраченное на то, чтобы разобраться с тем, что именно сейчас этот человек чувствует – даже если это выглядит совершенно неадекватным – выглядит валидизацией. И помощь в том, чтобы найти причину, которая выглядит для него самого адекватной, потому что на самом деле для него самого так переживать об одной четвёрке, которая ни на что не влияет – это неадекватно.

Но вот понять, почему на самом деле ему так важно учиться… Например, это какой-то зарубежный ВУЗ и он потратил какие-то дикие деньги на обучение, и ему безумно важно в нём остаться, и столько поставлено на обучение, что любая помеха, любая неидеальность выводит его из равновесия – это, конечно, валидизация. А время, которое мы на это тратим, и попытка его понять, силы, которые мы тратим, чтобы его понять – это, конечно, уважение.

 

Что мы будем делать с хрупкой самостью?

 

Для человека с хрупкой самостью нужны две вещи. Во-первых, ему нужно объяснить его психический материал (это в том, что касается отыгрывания).

Во-вторых, ему нужно предъявить субъективность.

Если мы вспомним про большое количество отыгрываний у таких людей, отыгрывания прекращаются тогда, когда тот психический материал, который реализуется во внешнем мире, наконец поднимается из бессознательного на уровень сознания, и теперь с ним можно делать что-то другое, кроме отыгрывания: можно о нём говорить, можно о нём думать, можно о нём писать.

Здесь очень важны слова: то есть можно перенести психический материал из действий в слова – и тогда отыгрывания прекратятся. Но для того, чтобы они перевелись в слова - у таких людей почти нет возможности сделать это самостоятельно. Хотя самость может постепенно развиваться, если человек учится обращаться с собой уважительно, уделять себе внимание и спрашивать себя о том, почему я делаю то, что делаю. Но сначала это терапевтические интерпретации про то, что сейчас происходит.

Например, «Вы сейчас так много говорите потому, что, похоже, чтобы вы вся со всей вашей жизнью, со всеми вашими чувствами оказались у меня внутри, оказались у меня в голове. Чтобы я могла вас поместить в свою голову и ничего не пропустить, поэтому очень важно, чтобы ваш образ был у меня в голове чётким, ясным, чтобы я не ошибалась и могла вас понять». И когда интерпретация попадает в точку, то тогда симптом проходит (например, бесконечное говорение или отыгрывание злости).

Например, клиент, который говорит: «Я не хочу с тобой сегодня разговаривать». Терапевт отвечает: «Похоже, что ты злишься на меня за то, что в прошлый раз я была уставшей и ты не смогла получить то, что тебе нужно – да?». «Да» - и всё, и можно разговаривать. Это действительно быстро исправляется, но для этого нужно точно угадать (и знать человека тоже) и быть достаточно внимательным и достаточно уважительным. И объяснить человеку его поведение: «Похоже, ты что-то делаешь, потому что вот это вот произошло и ты вот это чувствуешь – да?» - и действие проходит, остаётся возможность об этом разговаривать и думать.

И ещё предъявлять субъективность. Вспоминаем, как рождается самость: она рождается из субъективности матери. И такие люди всегда хотят от нас (партнёров или терапевтов) чего-то не очень возможного. Они очень хотят, чтобы мы были с ними так, как их мама с ними так и не побыла. Мы можем и сами этого хотеть из своего сочувствия, но это просто невозможно, потому что мы не их матери и они больше не дети – между нами вот эта связь, которая должна была сформироваться между матерью и ребёнком, просто никогда не сформируется. И в этом месте, конечно, внимание и уважение, которые позволяют угадывать потребности и чувства клиента/партнёра – это похоже на материнское, но мы не можем полностью отказаться от своей субъективности и не должны от неё отказываться.

Если мы попробуем полностью отказаться от своей субъективности, от своих границ – тогда получится слияние, которое человеку на самом деле не нужно, из которого он побежит в тревоге поглощения и снова провернёт привычные качели. Некая субъективность про то, что я хочу с тобой быть, но так, как ты хочешь, я не могу. Или «Мне жаль, что я в прошлый раз не дала тебе того, что тебе нужно, но я не чувствую, что должна просить прощения, поскольку была уставшей и так бывает. Прямо так, как ты хочешь: всегда давать тебе внимание, сосредоточенность в такой степени, которую ты бы хотела – я просто не способна». Или «Когда ты говоришь вот это, я думаю, что ты хочешь немедленного согласия, но – честно говоря – я испытываю сомнения в том, чтобы с тобой согласиться. Или я тоже злюсь на то, что ты так категорично и отталкивающе о чём-то говоришь – для меня естественно в такие моменты злиться».

То есть когда мы рассказываем таким людям о своей субъективности, продолжая уважительно говорить об их субъективности, как раз и происходит медленное развитие понимания того, что в мире существую я и в мире существует другой, и между нами возможны самые разнообразные отношения.

При том, что если мы говорим о терапевтических отношениях, то какое-то время поработать для такого человека костылём, как я говорила раньше, это хорошо (просто этот костыль неидеален, потому что мы же субъективно существуем и не можем быть матерью, которой у этого человека нет). Мы не можем заменить мать, но можем быть предсказуемыми, доступными для контакта, можем взять на себя обязательства честности или обязательства того, что те пятьдесят минут, которые идёт наша встреча, в первую очередь мы всегда будем заботиться о том, что происходит с клиентом, какие у него процессы и чувства, - а наша субъективность будет предъявлена тогда, когда это будет полезно ему же, а не тогда, когда нам захотелось.

Безусловно, это переходный объект (принадлежим внешнему миру, но в какой-то степени даём человеку обращаться с собой так, словно мы его часть, а не отдельно существующая). Но в этом случае со временем, когда вы проходите терапию, субъективность терапевта увеличивается естественным образом, поскольку самость клиента укрепляется, и те отношения, которые были возможны, например, в первую пару лет терапии, и те, что наступили через пять лет терапии – это совершенно разные отношения. Если первые были очень тревожными, очень категоричными, и требовалось много усилий терапевта, много терапевтической занятости (похожей на материнскую занятость младенцем) внутри сессии – то к концу этого процесса они становятся более свободными, и это говорит о том, что клиент стал способен строить такие отношения не только с нами, но и с другими людьми, и, наконец, в каком-то своём дисбалансе научился как минимум его выдерживать (научился понимать себя, научился объяснять себя, научился воспринимать себя как реально существующего, обнаружил существование своей психики и теперь может этим пользоваться, чтобы жить более счастливо). В том или ином виде мы можем делать это в терапии, мы можем делать это со своими партнёрами, либо можем знать, что я сам для себя должен сделать, какую базу для себя я могу создать, если у меня есть те или иные сложности.

 

ТУР ВОПРОСОВ И ОТВЕТОВ:

 

- Научите клиента ответственности: через неё он будет взрослеть…

 

Ответственность – это взрослая категория. Для того, чтобы научить клиента ответственности, тоже должна быть какая-то база и какой-то фундамент. Если мы ответственность просто отдадим человеку и скажем «Взрослей! Ты сам отвечаешь за свою жизнь!» - это ни к чему не приведёт, кроме очередного приступа стыда в каких-то определённых контекстах.

 

- Обсессивно-компульсивное расстройство – это отыгрывание? Или оно может быть чем-то другим?

 

ОКР – часто отыгрывание, особенно если речь о навязчивых мыслях (например, боюсь, что моя мама умрёт или я причиню вред своему ребёнку). Это конечно про отыгрывание, причём достаточно безопасное: человек, который навязчиво думает о том, что он причинит вред ребёнку, скорее всего вреда никогда не причинит, но при этом в таком виде происходит отыгрывание психического материала, который мог бы быть воспринят и реализован менее мучительным для человека образом.

 

- Хрупкая самость – это какое чувство?

 

Это чувство собственного несуществования. Его довольно сложно объяснить. Даже люди, которым свойственна хрупкая самость, сложно его описывают, потому что оно очень довербальное. Когда это чувство несуществования было ясным, ещё не вытесненным из сознания, мы были слишком маленькими, и к этому времени речь ещё не сформировалась настолько, чтобы сформулировать слова для его описания.

Из того, что я слышала, это чувство описывают как ощущение несуществования: как бездну, о которой я говорила ранее; как будто человек невидим для других, на него смотрят и не видят.

Кстати, процесс, когда мы объясняем людям их психику, позволяет им, возможно, впервые в жизни почувствовать себя увиденными, и это очень важно для них: то есть они сами себя ощущают невидимками, но вот появляетесь вы, который говорит: «Слушай, похоже, ты злишься вот поэтому…» - и эти люди отвечают: «Точно! Вот поэтому и злюсь!». Кроме того, что такой «человек-невидимка» получает объяснение своей злости, он ещё получает принципиально важное ощущение того, что он существует - так рождается самость.

 

- Можно ли общаться с самостью?

 

Вы имеете в виду как мы общаемся, например, с внутренним ребёнком или с внутренним родителем? Можно ли выделить внутри себя такую часть, как самость? Я не могу себе представить, как это, потому что самость – это ведь не часть, а совокупность частей: это весь я. Я бы скорее предложила такой внутренний диалог, который про то: «А я где? Что я? Чего я сейчас хочу?» - а дальше уже, может быть, правда какие-то частности, вроде: «А чего сейчас хочет мой внутренний ребёнок или внутренний взрослый?, «А вот у меня есть ещё вот такая часть – и что с ней? Что она сейчас чувствует?». Самость как таковая, я думаю, отдельной частью не является.

 

- Немного не уловила,: чего родитель не делает, что получается хрупкая самость?

 

Он не объясняет ребёнку его психику или не предъявляет свою субъективность.

Бывает ещё такой пример. Что такое гиперопека по большому счёту? Это не слишком много заботы – это забота, которая продолжается дольше, чем она должна продолжаться. Когда ребёнок развивается, ему больше не нужна эта первичная материнская занятость, полная сосредоточенность на ребёнке. Психические процессы ребёнка требуют того, чтобы мать начала себя предъявлять – тогда бы он мог обнаружить её и себя. А эта её гиперопека нахлабучивающая ему мешает. И поэтому родитель, который способствует формированию у ребёнка хрупкой самости, либо себя не предъявляет, либо не объясняет ребёнку достаточно ясно и точно, что происходит с ребёнком.

Здесь тоже важно мам не стыдить, а то опять будет ещё одно, что должны делать мамы – мамы делают то, что могут, исходя из того, какие они сами. Это же не что-то специальное – это то, какими мы являемся. Это наша родительская самость, поэтому лучший подарок ребёнку – это, конечно, психотерапия его матери, но это не вопрос шейминга (стыжения), а вопрос того, что я не могу, например, предъявляться своему ребёнку, если у меня самой с самостью проблемы. Даже если я должна, даже если все вокруг об этом говорят – как мне это делать, если у меня самой нету самости? Мне сначала придётся её развить, а это делается не быстро.

 

- Через девять лет терапии не стало легче в отношениях с терапевтом – стало даже сложнее. В какую сторону смотреть?

 

Ну прежде всего в голову приходит поговорить с терапевтом о том, что между нами происходит, спросить, а какие чувства у него… Возможно, у вас с ним чувства одинаковые. То есть такого, чтобы клиенту было очень тяжело, а терапевту легко и просто (или наоборот) – такого почти не бывает, особенно если терапия настолько длительная. Скорее всего вы переживаете что-то вместе, но по какой-то причине никто из вас либо не говорит об этом, либо у вас не получается об этом говорить.

 

- При стыде поможет уважение к себе или что-то ещё?

 

При стыде поможет не уважение к себе, а валидизация. Валидизация означает: «то, что я чувствую, – это нормально».

 

- То, что нам встречаются люди по образу и подобию – это тоже отыгрывание? Никогда не было такой встречи с кем-то более здоровым, чтобы отношения завязывались и были более устойчивыми и наполняющими.

 

Наверное, можно сказать, что это отыгрывание, но в человеческих отношениях происходит такое количество вещей, что… Я бы внимательно вас порасспрашивала о том, что именно там происходит, прежде чем делать какие-то выводы.

 

- Подскажите, есть ли литература для терапевтов, описывающая, что нужно терапевту для таких клиентов с недостроенной самостью?

 

Да, есть Фрэнк Саммерс. Его книга на русском называется «За пределами самости».

 

- Получается, отстранённый родитель, который всё делает механически, тоже может сформировать хрупкую самость?

 

 Конечно.

 

- Валидизация желания получается? Или действий тоже? Или на разных этапах терапии по-разному?

 

Изначально мы валидизируем желания, потому что в действиях всегда есть опасность отыгрывания. Валидизировать отыгрывание – значит подкрепять саморазрушительное поведение, антисоциальное поведение или ещё какое-нибудь вредное поведение. Например, сказать человеку: «Слушай, я бы на твоём месте тоже вены бы порезал…» - категорически нельзя, поскольку мы не поддерживаем саморазрушений. Мы поддерживаем здоровье. А сказать: «Слушай, на твоём месте после такого обеда в семейном кругу я тоже была бы в ярости и в напряжении, и не знала бы, куда их девать!» - вот это валидизация чувств. Поэтому изначально мы валидизируем чувства.

Например, «Он не писал мне после одного свидания. Он не писал мне три дня, и я молча его заблокировала». Такое поведение вполне можно валидизировать и сказать: «Какое прекрасное энергосберегающее решение! Всем бы так уметь!».